Не то чтобы мы валились с ног, но правда жизни заключалась в том, что отбиться в пол-одиннадцатого, как приказал майор, оказалось нереально. Как и в полночь. И даже в час ночи. Парадная форма изрядно попортила нам нервы. События происходили в ленинской комнате, под самую тихую толику звука телевизора, вещавшего «До и после полуночи». Бойцы искололись иголками (две из них сломали). Захламили агитационный стол. Погоны, шевроны, петлицы… Все эти молнии с крылышками (эмблема связистов СА) вызвали в нас полнейшую неприязнь.
Поначалу старались. Строчку клали ровно, выдерживали интервал, следили за натягом нити. Потом качество шитья ухудшилось. А в какой-то момент и вовсе упало. Зато резко увеличилась скорость пришивания знаков отличий. Апофеоз – Кирилл приляпал шеврон на рукав парадного кителя настолько криво и бездарно, что я не удержался, чтобы не сострить:
– Вот гвоздь. Вот подкова. Тяп-ляп – и готово!
Степан помогал нам от души. Без него мы вряд ли вообще легли спать. Ужас опутал члены, когда в начале второго мы осознали, что так и не выучили присягу. Но каптёр заверил, что ничего страшного, пора спать.
Забить на текст присяги было страшно. Но спать хотелось куда как страшнее. Веки клеились, потусторонние голоса в ушах крепли, нахраписто пели оперу. Нелепые сцены в измотанном сознании подменяли реальность. Тихонечко прокрались в казарму. Сотни солдатских душ сопели на все лады. Ворочались, звали маму, всхрапывали, бздели. Общая газификация помещения зашкаливала. Сказывался не только гороховый супчик, поданный на обед, но и соляночка из кислой капусты, поданная на ужин. Галлюциногенный душок витал под сводами, преломляя свет газоразрядных фонарей на плацу, пробившийся в высокие окна без занавесок, в набранные из широких квадратов рамы.
Равиля и меня отправили на второй ярус, как самых мелких. Лёнч, продел худые ноги между прутьями спинки. А Ма́зут так и вовсе чуть не обрушил весьма шаткую конструкцию.
– Потише ты там, – цыкнул я на него сверху.
Да он и сам испугался. Перспектива остаться без кровати его совсем не обрадовала. Аккуратно скрипя пружинной сеткой, он таки пристроил свои бугайские мослы на матрасе и затих.
С утра едва мы успели прочистить закозявленные с ночи носы, как Мордатенков взял нас, тёпленьких, в оборот.
Полковник Крыжопый отвернулся от окна. Пригляделся. Команды «смирно» не было, но мы и без того вытянулись в струнку. Полковник поморщился и чихнул. Потом ещё раз. И ещё.
– Будь здоров, таарищ полковник! – отчеканил Лёнч.
Майор побагровел, а полковник вскинул в удивлении брови.
– Спасибо, рядовой, – негромко разрядил он обстановку и кивнул майору.
– Отделение! Под знамя! Смирррна! Знамя внести!
Ефрейтор Чевапчич буднично внёс в ленинскую комнату на правом плече выцветший флаг СССР на замусоленном древке, а на левом, как и положено по Уставу, боевое знамя войсковой части 61608, которое он одолжил у караула на первом этаже, а может и увёл из-под носа у щемящего31 дневального. Прислонил к стене. Скрестил навершия, чтобы не завалились. Подпёр стульями. Отряхнул руки. Потянул за лямку и свалил с плеча видавший виды АКМ. Учебный автомат-конструктор со спиленным бойком.
– Оркестра не будет, – предупредил он. – Но я могу пластинку поставить.
– Отставить пластинку, – поморщился полковник Крыжопый. Видать, башка ещё ныла.
– Есть отставить пластинку, – согласился Степан.
