– И ты сам знаешь почему, – Моника проповедовала, как Моисей с горы.
– И поэтому ты допустила вот это? – я провел пальцем по длинному шраму на своей щеке.
– Я тебя не резала, – отозвалась она.
– Но ведь ты могла это предотвратить. Вывернуть семейную копилку и внести за меня залог.
– Мне надо было думать о дочери. И о ее будущем.
– Ну да, – с этим я в какой-то мере был согласен. – И наилучший путь для этого – обязать меня оплачивать расходы.
– Расходы на жизнь оплачивает Коулман.
– Но и лишний чек не помешает. Я к тому, что даже его зарплаты в миллион может не хватить, чтобы утрясти все дела в Колумбии.
– Что тебе нужно, Джо?
– Да вот хотелось бы, чтобы ты не подставляла меня под пули.
У нее был вид невинной девочки, вынужденной выслушивать бредни идиота.
– Когда ты звонила Бобу Эйкерзу, – продолжил я, – ты не знала, каковы обстоятельства на самом деле.
Взгляд ее перестал быть отсутствующим.
В юности Моника была красива. Очень темнокожая, с чертами лица, неуловимо нашептывающими о Западной Африке. Она была влюбленной, сексуальной, умной и верной. А я предал ее – и этому нет прощения! – и этого хватило, чтобы она оставила меня гнить в тюрьме Райкерс.
– Ты предупредила человека, которого я веду, что за ним слежка, и это вполне могло стоить мне жизни. А что если я вдруг решу покопаться в делишках Коулмана? Как ты думаешь, какая грязь может вылезти наружу?
Я знал по крайней мере часть ответа на этот вопрос. Уверен, она тоже.
– Я… я никогда не слышала о человеке по имени Боб Эйкерз, – вяло запротестовала она. – Это, кажется, политик?
– Он дал мне номер того, кто его предупредил. Это номер твоего сотового.
– Коулман тут ни при чем.
– Ты можешь подать на меня в суд, если я просрочу платеж по алиментам больше чем на шесть календарных дней. Можешь рассказать нашей дочери о том, что же я такого сделал, что тебя так взбесило, – принялся перечислять я. – Но если ты еще раз влезешь в мою работу, то сильно об этом пожалеешь. Я пущу твою прекрасную спокойную жизнь ко дну, да так, что больше не вынырнешь. Это ясно?
Ответа я ждать не стал. Поднялся и через парадную дверь вышел на улицу.
Воздух был прохладен. И мне это нравилось.
Квартира, где я живу, находится прямо над офисом. Потолки тут тоже высокие, два великолепных окна, выходящих на оживленную улицу с отреставрированными фасадами, а на окнах – от потолка до пола – темно-красные занавески из легкой ткани, каким-то неведомым образом изготовленной из бамбука. По ночам я открываю занавески и не забочусь о том, что кто-то подсмотрит за тем, что происходит в моей комнате. Зевак ослепит свет уличных фонарей. Вся квартира, собственно, и состоит из одной большой комнаты и уборной. Там отличная, утопленная в пол ванна, в комнате – огромная двуспальная кровать на невысоком постаменте и стол красного дерева, которому уже больше ста лет.
Я включил настольную лампу, оставив остальную часть комнаты утопать во тьме, и открыл полную документов сумку, которую принесла мне Уилла.
Либо сама Уилла, либо ее босс обладали незаурядным организаторским талантом. Сверху на кипе бумаг лежала синяя папка, в которой была вполне систематизированная информация по защите Свободного Мэна (он же Леонард Комптон). Тут были данные о его личной жизни, политических делах, о работе, о военном опыте, а также обо всех событиях, предшествовавших той ночи, когда убили офицеров Валенса и Прэтта.
