Горячность часто бывает неразборчивой, ревность не по уму падкая на самомнение и гордыню, матерь всякого рода ересей и уклонений. А самое главное, таким образом происходит отпадение от Благодати. Тщеславие подобно полной луне и, по сути, ему неведома пустота, от которой рождается впоследствии великий покой – "не знающий постоянства действует по своему произволу, поэтому он призывает к себе беду". Тщеславие и наставников ищет себе помаститей, чтобы в ореоле их сияния существовать безбедно и, в конечном счете унаследовать все их призрачные стяжания. Воистину, положение достойное всяческих слез – обильно помазуя чувственность вначале, тщеславие впоследствии приводит к полному окаменению души и тела. Большая опасность для человека долго вращаться в кругу его интересов – порок неизменно возобладает благодаря немощи естества.
Ван Юань пришел в себя и с удивлением заметил, что смотрит на мир по-другому, иначе. До того как его избили в селении, ему казалось естественным стремление к Благодати. Теперь же он наблюдал некую тщетность усилий – добиваться чего бы то ни было; поиски внутренних состояний отошли на второй план, зато прибавилось мужества посмотреть правде в глаза. Возможно, боль побитого тела тому способствовала, но казалось, будто он перешагнул какую-то допустимую границу и смотрит в лицо демону мира. И при этом – выдерживает взгляд! Невероятно странное состояние. Определенно, его пугало само откровение – что, если вдруг окажется, зло поселилось в душе… Но именно такое положение расставляло все на свои места – порок обретается в каждом. А еще, он неожиданно понял, что готов к смерти… или просто ее презирает.
И Ван Юань поднялся, – отбросив от себя кружевной покров, он выбрался из развалин и, сплевывая запекшуюся кровь вместе с грязью, пошел напролом – прямиком к группе сидевших у костра бородатых мужчин с кинжалами наперевес. Видимо, выражение его лица говорило само за себя. Грозные мужи попятились и обратились в бегство. Только мечи засверкали в конце переулка. А оттуда уже выезжал в сопровождении князя и его нукеров хан Хулагу.
Всякой вещи есть определение и всякому явлению положен предел – в конечном счете (достаточно поработав тщеславию фараона), приходит время собрать сосуды и бежать из Египта; кто этого не сделает… – отымается у него даже то, что имел изначально.
Торжество происходило с традиционной пышностью, показной в том числе. Свадебные старухи строго следили за тем, чтобы соблюдалась последовательность давних обрядов, невзирая на то, что молодоженов венчал местный католикос, и по сути, этого было бы достаточно. Ван Юаню многое казалось излишне надуманным и странным, скорее похожим на суеверия, чем на необходимость. В монгольской степи тоже чтили традиции, но монголы относились к совету старух с известной долей иронии, во всем оставаясь хозяевами положения – хозяевами жизни. Здесь же бабушкины обряды довлели над мужественностью мужчин. Старухи, все как одна, страдали тщеславием и непременно желали "править бал", то бишь свадьбу, что сразу бросалось в глаза; тем более, Ван Юаню, уже потерпевшему от предрассудков. Местные же мужчины не обинуясь исполняли весь этот бред и принимали похвалы на свой счет – старухи таки знали свое дело – они беззастенчиво льстили самолюбию джигитов, и тем самым подчиняли их себе. В общем, все выглядело очень благопристойно. Да и какой мужчина не уважит свою мать? А то, что всему должна быть разумная мера как-то упускалось из виду.
