– У себя, наверное, Свами, – заключила Соня.
Они дошли по коридору до дальней двери. Соня толкнулась без стука, как заметила Клава. Вот как – даже со Свами всё общее. Или почти.
Сама Свами сидела в кресле и читала какую-то большую книгу.
Комната ее была нормальная – с кроватью, столом, телефоном, комодом. Разве что не хватало телевизора на комоде. Сидеть за столом, и трапезовать, наверное, тоже, для самой Свами грехом, конечно, не было. В углу икона с женским ликом, как в молельне. Четыре лампадки горели по четырем сторонам квадратной доски.
Свами посмотрела своими иссиними глазами – кажется, ничего ей и рассказывать не нужно: сама всё видит насквозь и дальше.
– Сладкая Свами, я виновата, дай мне любалок сколько надо. Сестра Калерия спросила, можно ли телек посмотреть. Значит, плохо учила я.
И быстро чмокнув Свами ручку, Соня вынула плетку из привычного, видать, места в комоде.
– Ревностна ты, сестричка Соня, молодица кроткая, одобрила Свами. – Ложись.
– На ложе твое? – с трепетом переспросила Соня.
– Заслужила, чего там, – благодушно махнула рукой Свами.
– «Госпожа Божа…», – уверенно забормотала Соня, снимая плащ свой весталочий и ложась. Волосы еще отбросила, чтобы не прикрывали объект внушения.
Свами отстегала ее довольно крепко.
– Ну ладно. Истерпела и будет.
Соня встала и поцеловала Свами ручку.
Наступила какая-то растерянная пауза. Клава догадалась, наконец, что ждут и ее покаяния.
– Сладкая Свами, это не сестра Соня, это я грех спросила. Дай и мне любалочек этих сладеньких.
– Молодица, правильно начинаешь, – кивнула Свами. – Давай и ты на то же место.
Клава улеглась ничком повторяя громко и отчетливо:
– «Госпожа Божа, суди меня строже, за малый грешок, секи поперек, боль стерплю, на радость улетю».
Слава Боже, запомнила всё.
– Полюби ты сестричку любовью деятельной, – услышала она голос Свами. – Ты наставляешь, вот и наставь.
Удары сестрички ожигали, как от взрослой руки.
– Хватит, – приказала Свами.
Клава поднялась.
– Спасибо, сладкая Свами, – поцеловала ручку. – Спасибо сестричка, – поцеловала ручку и Соне.
– Не, руку только мне целовать, – поправила Свами. – Другим – грех. За это бы тоже, ну да Божа простит. Сестру любовно поцелуй.
Клава поцеловала Соню в губы и теперь сама просунула вперед кончик языка. И встретила язычок Сони.
Соня изгибалась язычком, проводя по деснам, а смотрела при этом глаза в глаза так, будто постигала глубокие тайны мира.
– Ну идите, сестрички сладкие.
– Я так испугалась за тебя! – вскрикнула Соня в коридоре. – Что ты сама любалок не попросишь. Всегда сама проси, при наималейшей вине, поняла? Сама любалок не попросишь – возьмут и высекут.
– А разве не секли сейчас?
– Ты что?! Любалки – они любовно даются. И в наставление. От них только здоровая кровь быстрей по жилам, и во всем теле любви прибавляется. Я уж и не могу без любалок как без молитвы. Как увижу, кого учат, и самой подставиться хочется. Зато секут плеткой с узелками – в кровь. Если высекут – неделю на животе проваляешься и спасибо скажешь, что жива, – добавила тихо: – Такими плетками и весталок порченных засекают. В смерть!
Клава хотела спросить: «А как же милиция разрешает – в смерть?!» Но не решилась, испугавшись, что за помин милиции придется попробовать новых любалок – хуже чем за телек.
Вместо этого она спросила:
– А тебя секли?
– А как же! От греха невольного никто не убережется. Ирка моя, правда, чего придумала: по три раза в день к Свами бегала: «Ой, грешна, ой накажи, добрая Свами, из своей ручки сахарной!» Думала, лучше пусть три раза в день любалочкой пощекочут, чем раз высекут в лежку. Но Свами догадалась, она всё-всё понимает, потому что в нее Божа входит, сама Мати, она и есть Мати на Земле воплощенная, а мы можем в Дочи ее на вечерней радости воплощаться. Да, Свами поняла всё, говорит: «Наговариваешь ты, миленькая сестричка, на себя; не в том твой грех, что про мамины блинчики вспомянула, а в том, что ты – раба лукавая, Божу и меня обманываешь! Разложите, кричит, ее!» И высекли мою Ирочку узловаткой настоящей так, что не неделю на животе отлежала, а две. Я тоже секла – Свами приказала. А чуть бы послабила ей – сама бы легла.
