– Старше тебя, Митч? – щебетали женщины, словно я был младенцем. – Вот это да! Сколько же ему лет?
– А теперь дайте Самолет. Да пошевеливайтесь!
Я ощупал длинные плоские крылья Самолета и два жестких двигателя под ними.
– Аккуратнее с двигателями, – велел я, протягивая Самолет обратно. – Их постоянно отламывают всякие недотепы косорукие, которые не умеют правильно обращаться со старинными вещами.
– Не волнуйся, Митч, мы будем осторожны-преосторожны. Вот тебе Машина. Держишь? Не уронишь?
– Разумеется, держу. Ради имен Майкла, хватит уже надо мной квохтать.
Машина мне нравилась больше всего, причем с самого детства. Потому что у нее вращались колеса. Мне нравилось брать Машину в руки и катать ее по ладони. И рычать при этом: «Брррм-брррм-бррррм».
– Расскажи нам, что говорил Томми, когда играл с Машиной, и какой звук при этом издавал.
– Я слишком стар для дурацких детских игр.
– Ну Митч, ну пожалуйста! Тебе же самому нравится рассказывать. Покажи нам, как Машина ездила по земле. А потом, глядишь, и в сон потянет.
– Ну хорошо, только отстаньте. Дайте мне сюда Дом.
Я взял Дом и поставил его перед собой. Перед Домом колесами на землю положил Машину. Ощупал ее, покатал туда-сюда, чтобы почувствовать, как плавно движется она на колесах. Томми с Анджелой вырезали их из коры, обточили, отполировали о камень и приклеили на концы двух прямых палочек.
– Ну… – начал я, но тут у меня запершило в горле, и я согнулся пополам от кашля.
– Ну… – повторил я.
– Митч, – перебила одна из женщин, – кругляшки…
Я и ухом не повел.
– Как я и говорил, про эту машину мне рассказывал сам Томми. Он тогда уже состарился, ослеп, совсем как я сейчас, и очень тосковал, потому что Анджела умерла, а он винил себя в ее смерти, и все его дети тоже винили его. В конце концов он покончил с собой. Но иногда ему нравилось болтать с нами, малышней. Наверно, потому, что мы были добрее к нему, чем взрослые. И он нам рассказывал… Он нам рассказывал…
Я осекся и закашлялся.
– Митч, – снова подала голос эта надоеда, – я хотела…
– Сиськи Джелы, хватит меня перебивать!
Женщина заткнулась.
– Томми мне рассказывал, что на Земле, если им было нужно куда-то, они не ходили пешком, как мы тут.
Я замолчал, стараясь вспомнить, что именно говорил Томми, но вместо этого вспомнил кое-что другое. А именно, что я был первым ребенком в Семье, чье лицо напоминало морду летучей мыши, и другие дети дразнили меня, но Томми меня любил. Он объяснил, что у его тетушки на Земле было точно такое же лицо, и мне не из-за чего расстраиваться. Дескать, это всего-навсего «заячья губа». Слово мне понравилось, но когда я рассказал об этом остальным детям, они подняли меня на смех: мол, неизвестно, что такое «заяц», а у меня рыло как у летучей мыши.
При мысли об этом мне стало грустно-прегрустно.
– На Земле, – продолжил я немного погодя, – шалаши строят не из коры, как мы. Стены у их шалашей огромные, как скалы, в пять-шесть раз выше человеческого роста, а то и больше. – Я потрогал жирную крышу Дома. – А внутри шалашей устроены другие шалаши, они называются «комнаты». Некоторые комнаты находятся одна над другой, а между ними – твердая земля, которую называют «пол». В комнатах стоят тили-визоры: они показывают движущиеся картинки событий, которые происходят где-то далеко. А чтобы приготовить мясо, не надо даже разжигать костер. У землян есть жесткие коробки из белого металла; внутри они всегда горячие из-за искричества, так что можно просто засунуть пищу внутрь, и она испечется.
