Войцех поставил греть обед и приступил к сборам. Из кухонного пенала выудил пачку крупы, развесных сушек с печеньем, шоколад, растворимый кофе, пакетиковый чай, соль, сахар, спички, отыскал походную кружку, термос и особую гордость – перешедший от отца армейский нож. Паковалось добро в восьмидесятилитровый рюкзак, который вместил спальник на умеренные морозы (выдавался от турклуба), добротные всесезонные ботинки (достались от кого-то из товарищей), зимнюю куртку (кажется, была исконно своя), несколько пар свитеров, рубашек и брюк, среди которых нашлись даже полупарадные, перемену белья, банные принадлежности и прочее, что Войцеху пригождалось в так шутливо называемых «гималайских экспедициях».
Цель поездки тоже не была забыта. Войцех припомнил взять атлас, какие-то еще содержавшиеся в доме карты, компас, фонарик, чертежные инструменты. Повертел в руках пару книг о войне и концлагерях – на контрасте с теми ужасами был готов на любую работу бежать – однако цензорским взором допустил в ковчег только томик поэзии Серебряного века (Войцех читал по-русски и в московском студенчестве даже занимался публицистикой, пока гуманитарий не стал эвфемизмом для бездаря). Собирался, как по тревоге: документы и первая необходимость. Движения экономны и расчетливы, ностальгические мысли гонимы. Будто всё детство его воспитывали ради момента спешной эвакуации, которую по разным причинам, но всегда обреченно ждали старшие.
Ускорение диктовал и Домбровский, сигналя из-под развесистого абрикоса. Подгоняемый вбитым с детства секундомером стихийных бедствий и чрезвычайных происшествий, Войцех забросил в себя не до конца разогретые, но такие аппетитные, потому что мамины, котлеты; замочил в раковине посуду, чтобы не присохло, смастерил пару бутербродов, налил в термос крепкого чая и спешно, несмотря на тяжелый рюкзак, вышел. Ключи упрятал в дальний потайной карман, откуда достают единожды и только в конце изнурительного странствия.
На этот раз Войцех вознесся в кабину уже более сноровисто и рюкзак, как светскую даму, галантно пропустил вперед. Чай с бутербродами предложил Домбровскому, который перебирал в руках горстку монет то ли от скуки, то ли разогревая тем самым перекус. Изменяя своему специфичному рациону и вопреки кредо «каждый сам за себя», снабженец принял гостинцы как должное. Видимо, это другим не стоит рассчитывать на Домбровского, а Домбровский всех с удовольствием рассчитает. Войцех вполне расслышал, каких взглядов придерживается его волею судеб коллега, но заложенное в нем «надо делиться», дообернутое в сознательном возрасте категорическим императивом, превосходствовало.
– За пакетами? – пригласил Войцех завести мотор.
– Полиэтилен с пикантными бабенками шефу не понравится, – отрезал Домбровский, дожевывая бутерброды, – а другого не завезли.
– Как же дарить? Не из шапки ведь вместо белого кролика, – возмущался Войцех. – Неужели на весь город не найдется презентабельных?
– Я, конечно, в этой жизни кое-что могу, но тебе пора пыл поумерить. Доче на свадьбу платье шили из парашютного шелка, а ты говоришь пакеты. Что-нибудь придумаешь.
– Придумаешь? А разве не вы отвечаете за снабжение? Давайте думать вместе, – осмелел в родных стенах Войцех.
Домбровский смерил пассажира испепеляющим взглядом. Указывать на его место в пищевой цепочке имел право только пан Берж, заслуживший пожизненную покладистость шеф-интенданта реальными или мнимыми благодетельствами. А нынче и землемер на домашних харчах заделался выскочкой. Ну ничего. Не для того Домбровский караулил грубияна, чтобы так просто выбросить его на обочину.
