– И как это показать графически?
– Никто еще не придумал. Вернее, задумок хоть отбавляй, но шеф с Тамарой всё зарубили.
– Как мне тогда проскочить со своими доморощенными ящиками?
– Сделайте на вкус китайцев да понаряднее. Но понадобятся ленты, – схватила она ножницы со стола. – Помните, как в детстве? По будням все девочки носили красные банты, но в праздники мама доставала белые, и какое это было счастье.
Оля закрылась в буфетной: расстегивалась и застегивалась молния, шелестела блузка, лязгали ножницы. Войцех успел заждаться, но девушка вернулась не с пустыми руками. Она молча протянула нарезанные белые ленты из искусственного атласа. Блузка на ней теперь не сидела, а болталась, да и сама Оля будто стала тоньше и прозрачней. По всей видимости, рассталась с предметом женского туалета.
– Зачем? Не стоило! Выкрутились бы иначе. Как вы теперь? – опешил Войцех.
– Так даже лучше. Будто собственную кожу порезала.
– Вы меня пугаете. Если захотите поговорить, я рядом.
– Возвращайтесь к ящикам. Объезд скоро кончится, и с нас спросят.
Войцех досадовал, что даже незначительные эпизоды с его участием оборачиваются лишениями и околосмертными переживаниями для других. (Кажется, он был так сконцентрирован на себе, что ставил знак равенства между «после» и «вследствие».) Если врожденное плутовство самого Янека частично нивелировало умышленную Войцехову нечистоплотность (или нет?), то жертва Оли уже не смягчалась обстоятельствами: прояви он твердость с Домбровским, девушке не пришлось бы идти на крайности. Но какова доля его вины и сколько приходится на поручение начальства, непрошибаемость шеф-интенданта и личный выбор самих коллег?
Войцех не решил, как тем временем держаться с Янеком, но уклониться от спуска в подвал было бы малодушием. На лестнице разыгравшийся Тимон чуть не сшиб его, как неустойчивую кеглю в кегельбане. Карликовый доберман оказался удачной находкой в борьбе если не с крысами, то как минимум с нежелательными посетителями. «До чего ускорение компенсирует несоразмерность масс, – подумал Войцех, ощупывая ушибленную надкостницу. – Как бы в жизни применить этот закон так, чтобы из дрожащей твари превратиться… В кого собственно?»
– Чего застрял? – прервал размышления Янек. – Спускайся, пока нас не заметили.
Подвал кадровика представлял собой практически Верещагинское полотно или за счет многомерности инсталляций даже диораму. Сколоченные ящики, готовые принять павших воинов, стояли рядами и ждали лишь отпевания священником. В дни патриотических праздников Янек мог бы зарабатывать школьными экскурсиями на своей экспозиции и нести светлую память в детские массы учащихся. Довершал картину хаотично гонзающий Тимон, словно ищущий на пепелище почившего хозяина.
– Янек, когда вы успели? – изумился Войцех. – Спасибо! Один я бы не справился.
– Потому я и помог. Разве есть твое и мое дело? Оно общее. Нет мне никакого проку, если ты провалишься.
– Однако и выгоды от успеха нет. Да и свое и чужое вы вполне различаете. Вчера вот отказались шатер сторожить.
– Это уж увольте. Вынужден иногда вспоминать о самосохранении. Добрый самаритянин бы тоже отказался, если бы взамен ему сулило обострение радикулита и лежачая дряхлость.
Войцех попросил кадровика об очередной услуге – побелить ящики под стать добытым лентам, а сам сел за эмблему. По студенческим опусам молодой человек знал, что стоящие идеи не приходят первыми, что требуется опровергать каждое новое записанное предложение, хоть поначалу оно и кажется венцом творения. Однако мозговые штурмы и осады требуют свободного полета фантазии и расточительного переключения на праздность, чему обстановка в их с Янеком подвально-ящичном конвейере и шире в металлургическом тресте Злото-Радзиньское препонничала.
