Обрадовался народ мужественным словам Елены, и принялись горожане обустраивать город с новой силой. И вскоре понеслись по улицам его прежние песни и начались праздники до зари.
Но в один из дней вышла к народу царица, в чёрное платье облачённая. Была она бледнее бледного и речь сказала суровую.
«Что-то очень быстро развеселились вы. Видно, забыли, какой ценой ваша свобода куплена?! Не остыл ещё в земле юный царь Елисей, а вы поёте и пляшете уже. Вспомните же, что не успел спаситель ваш ни радостей земных отведать, ни заботы отцовской. И устыдитесь!»
С тем повелела царица возвести памятник сыну своему на центральной площади, а покуда не будет возведён, объявила всенародный траур и запретила всякое веселье.
С пониманием отнеслись люди к словам правительницы, ибо священно горе материнское. Прекратили гуляния, прервали песни весёлые и принялись дружно строить памятник царевичу. Когда же построили, то вновь появилась перед народом Елена, мрачнее мрачного и чернее чёрного.
«Так, значит, любите вы спасителя своего, что памятник ваш от соседней улицы не виден даже? Такой ли памяти достоин тот, кто жизни не пожалел за то, чтоб жили вы теперь мирно и весело? Должен же памятник стать таким, чтобы отовсюду в городе виден был. И чтобы любой из вас всегда помнил, кому счастьем обязан».
Преклонили головы люди, ибо была в словах Елены правда, хоть грустная, но справедливая. Сломали только что построенный памятник и принялись строить новый. И покуда строили его, продолжался великий траур и не слышны были в городе ни песни, ни пляски.
Но когда готов был новый памятник, оказалось, что и этот мал. Ибо не одним лишь городом царство исчерпано, а и сёлами на многие вёрсты вокруг. Когда же велела царица возвести памятник ещё выше, осмелились возразить ей мастеровые. Дескать, если сделать выше – рухнет тот памятник от сильного ветра, да и вблизи не виден будет совсем…
Осерчала Елена. Велела заточить в темницу главного мастерового до полного вразумления. Когда же и выйдя из темницы не вразумился мастеровой, велела она вместо одного памятника построить по памятнику в каждом селе.
* * *
Так и повелось с той поры. Дни за днями бегут, месяц за месяцем…
И вот в каждом селе уже по три памятника стоит да на улицах города по два, а всё не слабеет горе матери. Каждый вечер, в комнате одна оставаясь, оплакивает она сына своего, храброго царевича… А днём повелевает строить новые памятники. И к каждому новому лично приходит поклониться и цветы живые возложить…
Послушен ей, как и прежде, народ. И строит памятники по первому слову. Но замечать стала вскоре Елена: нет больше в людях той любви, что видела она прежде. И стоит ослабить ей бдительность, как норовят они то песню спеть, а то сплясать чего. Спасителя же своего, доблестного царевича Елисея, забыть хотят, словно сон дурной. И на памятниках его тут и там стали углем да мелом рисунки делать, пока не видит никто…
А тут ещё дочь Елены – Лариса – подросла и замуж запросилась. Дескать, женихов вокруг видимо-невидимо, а она вынуждена в царских хоромах, словно в темнице, сидеть, траур по брату блюсти.
«Посмотри, – говорит, – как под солнечным светом наливаются девушки румянцем юношам на радость. Одна я, солнца не видя, живу, как луна бледная».
Поглядела на неё мать, ничего не сказала, а молча пошла молиться. Потому что поняла – без помощи небесной не совладать ей с ропотом человеческим. Ибо неблагодарны люди по сути своей и не хотят помнить имя спасшего их и подвиг его.
