Надо было что-то делать, не может же душа в вечном страхе скитаться по земле, точнее по флигелю. Короткий разговор с хозяйкой оставил неприятное послевкусие. Сильно разболелась голова. Я прилегла на кровать, старушка присела рядом. Надо было что-то придумать. Может в церковь сходить, но так что б никто об этом не знал? Душа легонько коснулась моей руки.
Я шла долго, очень долго. Откуда? Не помню. Куда? Не знаю. И вот я вышла к бескрайнему заснеженному полю. Белизна снега больно бьет по глазам. Опускаю лицо в холодные ладони. Очень сильно устала. Слабость сковывает ноги, перехватывает дыхание. Но надо идти вперед. И только вперед! Делаю шаг, и едва не падаю. Нога по колено проваливается в сугроб. Но я иду. Мне надо идти. Надо! Так тяжело, так жарко. Пот градом катится по лицу. Громкий хруст ломающегося наста разрывает гнетущую тишину. Слишком много белого. Больно глазам, кровь барабанными палочками стучит в висках. Ноги по самые колени утопают в снегу. Хочется сбросить с себя все лишнее. Я останавливаюсь и осматриваю себя. Но на мне ничего лишнего нет. Один плащ из мягкой кожи. Откуда взялся этот плащ? Я не ношу таких вещей, тем более он не моего размера.
Вечереет. Сил идти практически не осталось. А впереди, совсем недалеко, стоит церковь. Лучи уходящего солнца нежно, словно пальцами, касаются золотых куполов. И вот, наконец, я подхожу к ней. Двери открыты, внутри горят свечи, и красивое песнопение разносится по округе. С одной стороны от двери стоит батюшка в нарядной ризе, с другой – старушка.
– Мы вас так ждали, – улыбается батюшка, протягивая мне навстречу руки, но сам стоит на месте словно вросший ногами в землю.
– Начали бы службу без меня, – выдохнула я, подходя поближе.
– Без вас никак. Только с вами, проходите.
Я попыталась было пройти в церковь, но не смогла сделать и шага. Непонимающе посмотрела на батюшку.
– Ах, да! Верхнюю одежду надо снять.
– Конечно, сейчас.
Я попыталась сбросить плащ, но не тут то было, он словно прирос к моей коже. Начинаю с силой срывать его. Безрезультатно. Беспомощные слезы накатились на глаза. Мне обязательно надо войти в эту церковь! Я ж не для себя, я для старушки! А может и для себя?
– Святой отец, помогите мне снять его, – взмолилась я.
Он так, по-доброму, посмотрел в мои глаза, что сразу стало тепло и спокойно.
– Да, конечно, дочь моя.
Он ухватился за полы плаща и дернул. Жалобно затрещала кожа. Батюшка срывал ее кусок за куском, а я кричала и рыдала от боли, словно живьем срывали мою плоть.
– Терпи, дочь моя, еще чуть-чуть, – успокаивал он.
Мне казалось, что я сейчас потеряю сознание. Рывок… еще рывок… еще… Обессилевшая я упала на снег. Мое нагое тело кровоточило и горело огнем. И тут я как будто увидела себя со стороны. Худощавая, бледнокожая, с огромными синяками под глазами и со спутанными длинными волосами – я лежала на снегу. Истерзанное тело было покрыто множеством кровоточащих ран, и теплая парящая кровь рубиновыми каплями стекала на девственный снег.
Мой взгляд скользнул по скрюченной фигуре, по согнутой спине. Именно на ней, в области лопаток, зияли две глубокие раны. Складывалось такое впечатление, что там росли крылья и их отрезали… отрубили… отсекли… В груди защемило. Воспоминания знакомые, но такие далекие мелькнули в голове и унеслись прочь. И это уже не в первый раз. Я хотела что-то вспомнить, но не могла. Воспоминания были подобны воздушному змею… Пытаюсь ухватить их за нить, но они уносятся в небо, гонимые ветром времен. И уже в который раз руки сжимают пустоту.
