Даниил не без труда миновал караулы и по темным коридорам добрался до кабинетов секретной службы. Воткнутые в бутылки свечи освещали комнату не щедро и не скупо, на стенах висели автоматы, боевой лазер впился острой треногой в широкий старинный подоконник. На столе парила над рюмками, россыпью пистолетных патронов и разодранной копченой рыбой четвертная бутыль спирта. Вокруг стола сидели Хрусталев и несколько его полковников – в расстегнутых мундирах, тихие, пришибленно как-то, задумчиво пьяные. Меланхолически бренчала в темном углу гитара, и забубенный голос выводил:
Императором гоним
и гоним судьбой,
отправлялся на войну
прапрапрадед мой…
В счет, не в счет, чет-нечет,
ментик – не броня…
Деда меч стережет,
автомат – меня…
И картечь
сшибла с плеч
эполет бахрому…
Ты перечь, не перечь,
пули не поймут…
– Ах, кто к нам пришел, – сказал Хрусталев. – Садись и пей. Под шелест уплывающей эпохи. Ты случайно не знаешь, как положено себя вести при смене эпох? Вот и мы тут не знаем. Всегда был император, и вдруг его нет… Совсем. Навсегда. Все понимают, что нужно как-то вести себя, говорить что-то, что-то делать… Что?
– Плохо еще, что оно выглядит так обыденно, – сказал из темного угла полковник. – Вот если бы какие-нибудь небесные знамения, откровения в грозе и буре, пылающие облака, неземные голоса… А так – обидно и страшно, прошлого уже нет, будущего еще нет, и все остается по-прежнему, машины ездят по той же стороне, водка с той же этикеткой, закаты не тусклее и мусора при погонах… Мужики, может нам поджечь чего-нибудь? Пусть себе полыхает…
– Жечь – это печенежские пошлости, господа офицеры. Лучше уж стрелять. Генерал, можно, я из лазера – по собору? По шпилю дерну разок? Все равно тверяки нам объясняют, что это сплошной опиум…
– Его знаменитость строила.
– Ну и что? Лучше бы кабак построил в мавританском стиле. И девочек понапихал.
– Мавританский стиль – это хорошо. Особенно в одежде. Живот видно с пупком. Мне зять рассказывал, он там военным советником.
– Брысь ты, кот-баюн! – цыкнули неизвестно из какого угла. – Расплескай по стопарям да кинь мне вон тот хвост. Нет, серьезно, мужики, я не того ждал. Связно это, пожалуй, не объяснишь. Я и сам не знаю, что мне такое мерещилось – толпы в белых хитонах, исповеди на площадях, немедленные ответы на все без исключения вопросы бытия, магазины без водки, города без барахолок и хулиганов, постовые с университетскими значками, самые нежные и чистые женщины, самые высокие и светлые слова, и все такое прочее. Просто ждал чего-то грандиозного, глобального, сверкающего, блистающего и щемящего…
– Глупости. Комплексы и болтовня импотентов. Ведь сколько бы мы ни талдычили, ничего мы такого не сделаем и никаких истин не откроем – нажремся и упадем под стол согласно су-бординации. Ни на что мы не способны, даже учения нам не создать, даже учеников не воскресить, не накормить пять тысяч тремя воблами, бабу не продрать с неподдельной нежностью, пить не бросить, бунтарей серьезных из нас не получится, знай вой на волчье солнышко, и даже выблядка вроде Морлокова мы не в состоянии ненавидеть серьезно, и гуманизм для нас – вроде зубной щетки пополам с презервативом…
– Ну, возьми шпалер и спишись.
– Да нет, я не к тому. Просто обидно – почему мы ничего не можем, а, ребята? Ведь ничего не можем…
Кто-то врубил магнитофон, сквозь бешено пульсирующие синкопы не сразу прорвалась ностальгическая летка-енка, Хрусталев встал впереди, за ним, держа друг друга за бока, встали пять полковников, и все запрыгали в такт полузабытой песне. Гудел пол, звенели рюмки, а они, расхристанные, пьяные, скакали, выбрасывали ноги и горланили:
