Теперь в глазах андалусийца в фартуке отобразилась не только настороженность, но и целая гамма других эмоций, в природе которых Анита разобраться не успела, потому что старик быстро отвернулся и, взявшись за метлу, пробубнил:
– Не знаю, о ком вы говорите, сеньора. Я тут человек новый, мало с кем знаком. Вам лучше спросить у соседей. Извините, сеньора, мне надо работать.
* * *
Когда Анита вернулась в квартиру на Фридрихштрассе, Алекса дома еще не было. Вероника яростно надраивала полы и чертыхалась всякий раз, когда из шкафов, сервантов, а иногда прямо из стен выскакивали механические куклы и принимались за своего «Августина».
– Сил моих нет, Анна Сергевна! – пожаловалась она госпоже, заталкивая шваброй в шкаф дребезжавшего паяца. – Не дом, а балаган какой-то! Ежели хватит памяти, никогда больше на ярмарку не пойду.
Анита приказала согреть чаю и прошла в спальню, где было тихо и полутемно – идеальная обстановка для умственной работы. Сев в кресло, она разложила на коленях найденные в вельгуновской квартире бумаги и принялась их изучать.
Если предположить, что это шифрованные письма, то вполне вероятно, что цифры в левом углу каждого листа обозначают даты. На одном листе стояло «25.11.48», на двух других – «26.11.48». Двадцать шестое ноября 1848 года – вчерашний день, день смерти Вельгунова! Вполне возможно, это последнее, что он успел написать в своей жизни.
Далее следовала совершенно непонятная цифровая абракадабра. Числа, однозначные и двузначные, были выписаны в аккуратные столбики, в каждом столбике их было по три.
Анита вертела листки так и эдак, смотрела на свет. К шифру требовался ключ. Где его взять?
Вероника принесла на подносе чашку горячего чая и розетку с земляничным вареньем (о, русское варенье! Анита захватила с собой в поездку полугодовой запас) и неслышно, на цыпочках, удалилась. Она знала: когда хозяйка морщит лоб и сердито поджимает губы, ее лучше не трогать. Анита, не глядя, зачерпнула серебряной ложечкой варенье, рассеянно лизнула и, погруженная в раздумья, даже не почувствовала вкуса.
Отчаявшись что-либо понять в вельгуновских записях, она отложила их в сторону и взялась за «Героя нашего времени». Почему этот роман пользовался у Андрея Еремеевича такой любовью? Или он попал к нему уже потрепанным? Нет, не похоже. Все остальные тома на полках были новыми, как на подбор. Вельгунов был эстетом, едва ли он позарился бы на рваную подержанную книгу. Разве что она была дорога ему как память. Но на переплете нет никаких дарственных надписей, а сама книга отнюдь не из числа раритетов – у Алекса есть точно такая же, только почище и поприличнее. Он знал Лермонтова лично, воевал с ним на Кавказе и потому хранит эту книжку как зеницу ока, всюду возит ее с собой, хотя знает почти наизусть.
Анита перевернула несколько страниц, скользнула глазами по первому попавшемуся абзацу.
«За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил спутника вместе выпить стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник – единственная отрада моя в путешествиях по Кав-каза…»
Анита нахмурилась. В текст вкралась опечатка: вместо «Кавказа» должно было стоять «Кавказу». Что ж, бывает – редкий автор застрахован от издательских оплошностей. Отхлебнув из чашки и подумав, что чай – отрада не только на Кавказе, она продолжила чтение.
«Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на крову…»
