Волга-матушка река. Книга 1. Удар - страница 36

– Папа! Запрещенная? Наконец-то, – с восхищением глядя на отца, прижимая к себе книгу, спросила Оля.

– Нет. Автор даже премию получит… от царя. Однако полезного много. – Владимир Николаевич боялся дать им «запрещенную» книгу: по наивности похвалятся и разболтают. Книга Туган-Барановского была ходовая: автор стремился свести воедино идеологию рабочих и капиталистов, называя последних прогрессивным классом… И Владимир Николаевич при обсуждении того или другого непонятного места в книге умело отбрасывал все нелепое, растолковывая юнцам доподлинные законы политэкономии.

Так, в учебе, труде, все в большем и большем сближении Оли и Акима, у которых дружба уже перешла в светлую любовь, пробежали годы. За это время пронеслась империалистическая война и свершилась февральская революция.

В эти дни Владимир Николаевич Марков, до сей поры малозаметный преподаватель истории в реальном училище, вдруг стал общеизвестным в городе: на цементных заводах, расположенных по берегу Волги, в средних учебных заведениях, сельских школах – всюду появились не только сторонники партии большевиков, но и настоящие ее бойцы, таившиеся до этого в «подполье». Всеми ими руководил Владимир Николаевич, а сам в свою очередь был связан с группой большевиков Москвы и Питера, а через них и с Владимиром Ильичем Лениным.

И наступила жизнь – бурная, сложная; люди, создающие новый строй, умели яростно драться с оружием в руках на фронтах Гражданской войны, но чтобы управлять страной, у них пока что еще не было опыта, и, несмотря на это, советская власть росла, крепла, проникала в самые глубины народных масс… и всем, особенно молодежи, казалось, вот-вот они очутятся в коммунизме.

– Не надо, Оленька, – однажды, уже будучи ответственным секретарем уездного комитета партии, сказал Аким Морев, радостно поблескивая глазами. – Не надо. Ну зачем ты повесила эти кружевные занавески? Мамины, говоришь?.. Спрячь их. Это мещанство, занавесочки на окнах. Подожди… ну, еще два-три года… и у нас появятся прекрасные столовые, замечательные дома-коммуны, тогда выберемся мы из этих квартирок, затхлых уголков мещанства.

И Ольга спрятала мамины занавески: она тоже мечтала о коммунизме и, ероша кудлатые волосы Акима, глядя куда-то в радостную даль, произносила:

– Да. Да. Комиссар ты мой косматый! – Так прозвали мещане Акима Морева за его шевелюру.

Но вскоре к ним зашел Владимир Николаевич. Посмотрев на оголенные окна, на запыленные стекла, на давно не метенный пол, на неубранную кровать, гневно обрушился:

– Ай-яй-яй! В такой обстановке я уже однажды видел Акима. Ну, тогда он «путешествовал». А теперь? Теперь ему партия доверила большое дело… А он? Немедленно, Оленька, повесь занавески, немедленно убери постель, подмети пол. Это не мещанство, а вот грязь, неряшливость хуже мещанства.

А когда отгремели раскаты Гражданской войны, когда был пережит страшный голод в Поволжье – год тысяча девятьсот двадцать первый, – когда промышленность стала восстанавливаться, когда сельское хозяйство пошло на подъем, Владимир Николаевич вызвал к себе на квартиру Акима и Ольгу. Усадил их за стол, сказал:

– Вот что, молодая чета. Марш учиться: нам нужна своя интеллигенция.

– Мы же… мы уже учились, Владимир Николаевич, – уважительно возразил Аким Морев. – Я окончил реальное, у Оленьки аттестат зрелости.

– Зрелость сия еще зелена, – полушутя произнес Владимир Николаевич. – Тебе, Аким, надо стать инженером, тогда наступит настоящая зрелость. Знаю, увлекался ты горным делом – поступай в горный институт. Тебе, Оленька, доченька моя, надо стать врачом. Увлекалась медициной – поступай в медицинский.