Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье - страница 62

Астафьев попросил Ивана Петровича, чтобы тот вел машину на вторую улицу, и здесь Аким Морев увидел около шестидесяти бревенчатых домиков на кирпичных фундаментах, на крышах поблескивал шифер. Красивыми крылечками и просторными окнами домики походили на дачки.

– Видите, Аким Петрович, в каких особняках живут переселенцы из Орловщины, а у Гаранина – в землянках. Эти дома для переселенцев Усов воздвиг, – все тем же полушутливым тоном произнес Астафьев. – Зайдемте, посмотрим, как живут орловцы. Никого из взрослых сейчас нет… Ребятишки да старики: на работе народ.

В домике, куда они зашли, в самом деле оказалась только старушка, весьма расторопная и говорливая. Она провела гостей по всем трем комнатам, чистеньким, прибранным, с молодыми цветами – фикус и герань. В спальне – широкая деревянная, видимо самодельная кровать, покрытая новым байковым одеялом. В другой комнате – обеденный стол, стулья, этажерка с книгами. Старушка водила гостей по комнатам, охотно все им показывала, а войдя в кухоньку и похлопав рукой по лежанке, пристроенной к подтопку, начала громко хвастаться.

– Больно уж спать тут тепло. А внучек лежанку отбивает. Говорю, чай, ты большой, в кроватке поспишь, а у меня кровь, как у младенца: зябну… – И тут же бабушка рассказала, что ее сын работает в колхозе кузнецом, что несколько лет тому назад они переселились сюда из Орловщины. – А теперь сынок мой говорит: «Пушкой нас отсюда не вышибешь. Работать тут будем и умирать тут будем». Радию завели, каждый вечер Москву слушаем. – И глаза у бабушки стали большие, удивленные, как у подростка, когда ему рассказывают о чем-то необыкновенном.

Выйдя из домика и осматривая улицу, Аким Морев раздумчиво произнес:

– Их, конечно, теперь отсюда пушкой не вышибешь, да и вышибать не надо. Поговорить бы с Усовым. Видно, интересный человек.

– У нас в районе, Аким Петрович, все интересные, – похвалился Астафьев с тем же задором, с каким хвалилась бабушка.

«А вот хвастаться тебе не положено, дорогой Иван Яковлевич!» – про себя упрекнул его Аким Морев, снова возвращаясь к мысли: два колхоза под тем же небом, на той же земле, а какая разница!

Усова в правлении не оказалось.

Пожилой человек, морщинистый, чем-то напоминающий Гаранина, сидел за столом. Он перекосил очки на носу и, глядя мимо стеклышка одним глазом на вошедших, сказал, показывая карандашом куда-то за спину:

– Нету Архипа Макаровича. Дома. Остальные кто где: кто в поле, кто на плантации, кто на коровнике. Кто где, – и снова уткнулся в какие-то вычисления.

– А вы-то что тут делаете, Терентий Ильич? – спросил Астафьев, улыбаясь.

– Колдую, – ответил человек. – Аль по-другому: нормальное перевожу в головоломку. А! Иван Яковлевич! – узнав Астафьева, воскликнул он. – Через очки-то и не распознал вас.

– Здравствуйте, Терентий Ильич, – подавая руку, проговорил Астафьев. – В самом деле, что вы тут колдуете? Секретарю обкома, товарищу Мореву, интересно.

Терентий Ильич, заместитель предколхоза, снял очки, дыхнул на стеклышко, протер его рукавом рубашки и посмотрел в лицо Акима Морева.

– Вон вы какой, Аким Петрович. Слух среди нас: нашу руку держите? Правильно. – И ткнул карандашом в бумагу, исписанную цифрами. – Головоломкой занимаюсь. Я так думаю, собери всех бухгалтеров Москвы, и те закружатся до одурения. Рубль – ясно. Трудодень – туман. Так вот ясное положено перевести в туман, то есть рубль в трудодень.