А свистопляска длилась!.. Длилась день и ночь – неделю, две! И столько было вздыблено песка, словно черти в своих ступах раскрошили и истолкли все беловодские горы!..
Когда выдыхались кручёные злые ветра и песок барханами валился на живьём зажаренную ржавую траву, усыпанную драным листавьём, птичьими перьями и хвоей, по желтушному безоблачному небу куролесило оплавленное солнце. Нещадное, острое. Такое солнце может выколоть глаза, если глянуть в открытую…
Крестьяне, как погорельцы, почерневшие от солнцежара и от горестных предчувствий, скорбели и молились ежечасно:
– Дал бы бог дожжу в толстую вожжу!
Но, похоже, что бог отвернулся от них и, пользуясь этим, черти на земле спешили править бал, веселясь от человеческого горя.
– Гляди, что они делают! – посмеиваясь, говорил какой-нибудь потомок вертопраха. – Они все ещё верят! Лапотники несчастные!
Люди ловили змей в тайге, убивали и на берёзах развешивали, чтобы дождь пошел… Но нет! Не помогали человеку нынче его древние наивные приметы… Борозду сохою проводили поперёк улицы – бестолку. Пробовали мох бросать в колодцы – и тоже без пользы для дела.
Сухо в мире. Сухо. Нет как нет дождя, хоть задавись.
Жар погубил посевы окончательно. Сгорело то, что чудом уцелело в песчаных бурях.
В беловодской долине за Чистяками и ниже – в июле и августе – зерно золотыми слезинами капало наземь… Пустой колос понуро и пьяно кривился на пересохшей ножке, качал усатой рыжей головой и падал навзничь на растресканную почву.
По вечерам, в короткий час надломленной жары, в беззвёздном безжизненном мороке стелились по-над нивами горластые грачи. Глухо граяло густое воронье с набитыми зобами, с темно-коричневой подпалиной на крыльях и хвостах – солнце нажгло.
Разжирев на бесчисленных зернах-паданцах, птицы в ту пору больше пешком ходили по земле, чем летали по небу.
Иногда – на вечернем, на утреннем ли горизонте – появлялся вдруг Петюня Чистоплюйцев. Теперь, когда пророчество почти сбылось, на него смотрели по-другому. С уважением и затаенной опаской: что на этот раз чудак промолвит?
Но Петюня, зажимая под мышкой очередную мудрёную книгу, в драных лаптях шагая по песку, хмуро молчал. Оглядывал распотрошенный лес, луга, деревню…
Сытый ворон летел над Петюней, тащил в когтях добычу – самое яркое яблоко, украденное с Древа Жизни.
Чудак, по щиколотку утопая в песках, удрученно бормотал, косясь на птицу:
– Это цветочки, цветочки, а ягодки ждут впереди! Скоро не яблоко ворон потащит в когтях – весь шар земной!
Ночью над горами в рассохшихся тоскливо-зелёных небесах виднелся тусклый месяц – как трещина. Испекшимся воздухом больно было дышать: саднило и царапало гортань…
Поляны позабыли вкус тумана и прикосновение целительной росы. Почернело сказочное Древо Жизни, притихло – соловьи и жар-птицы покинули на время своё пристанище. Жизненного соку поубавилось в корнях и ветках: яблоки сморщились и погасили румянец. Мёртвый скрученный лист, переспевший до срока, шуршал в тишине беловодской округи, облетал, навевая тяжкие раздумья о завтрашнем голоде-холоде.
Хлеба повсюду враз подорожали.
Чистяков собрался ехать на осеннюю ярмарку – за перевалы в город.
Вздыхая, жена спросила:
– Да с чем же ты поедешь? Денег кот наплакал.
– Это верно. Денег не ахти как много, да только я решил прихватить с собою кое-что, обменять на муку.
Помолчавши, Злата догадалась.
– Серебряный топорик надумал променять? Так он же старый у тебя. Затупился.
