Волк среди волков - страница 47

С чувством легкой брезгливости ротмистр прошел ближе к паровозу, отыскал место в отделении для курящих вагона второго класса, удобно уселся в углу и закурил новую сигарету. В общем и целом день удачный, сделано важное дело. Завтра можно будет взяться толком за уборку хлеба.

Пыхтя и сопя, поезд наконец тронулся, вышел из унылого, запущенного, с битыми стеклами перрона.

Ротмистр ждал только, когда пройдет кондуктор, а там можно будет и соснуть.

Явился кондуктор, пробил билет и вернул его ротмистру. Но он все еще не уходил, он остановился, словно чего-то ожидая.

– Что? – сонно пробурчал ротмистр. – Жарковато на улице, а?

– Вы не хозяин поместья? – спросил кондуктор. – Не ваши тут были поляки-жнецы?

– Ага! – сказал ротмистр и приосанился.

– Так могу вам сообщить, – сказал кондуктор (чуть злорадно), – что люди ваши тут же на Силезском вокзале все сошли. Потихоньку.

– Что? – закричал ротмистр и бросился к дверям вагона.

Поезд шел быстрее и быстрее. Он нырнул в туннель, освещенная платформа осталась позади.

Вольф Пагель сидел на ящике огнетушителя в переполненном вагоне для курящих и раскуривал сигарету из пачки «Лаки Страйк», которую купил только что на деньги, вырученные за все свое и Петрино имущество. Он сделал глубокую затяжку.

«О, чудесно, чудесно!» Последнюю сигарету он выкурил прошлой ночью, когда шел домой после игры; тем вкусней показалась ему эта – после перерыва почти в двенадцать часов. Они недаром называются «Лаки Страйк»: по-английски, если он не совсем растерял свои школьные знания, это значит «удачный удар», «удачный ход», – обещающая счастье сигарета сулит ему удачу на весь день.

Толстяк против него холерически сопит, шуршит газетой, бросает беспокойные взгляды – ничего, это тебе не поможет, мы уже знаем – доллар сегодня дошел до 760 тысяч, поднялся больше, чем на пятьдесят процентов. Мальчишка-папиросник, слава богу, еще не знал, а то мы не могли бы позволить себе этой сигареты. Ты тоже просчитался, толстячок, твое сопенье выдает тебя, ты возмущен! Но ничего не попишешь. Таково великолепное, самое новейшее послевоенное изобретение: у тебя вытаскивают из кармана половину твоих наличных денег – и притом не прикасаются ни к деньгам, ни к карману – да, ловко придумано! Ловко! А теперь спрашивается, выгадал или просчитался мой друг Цекке? Если просчитался, то к нему трудновато будет подступиться (впрочем, возможно, что как раз наоборот); если же новое падение марки пришлось ему кстати, пачечка миллионных кредиток для него ничего не составит. За последние дни появились в обращении бумажки даже в два миллиона – Пагель видел их на игорном столе. На них напечатано честь честью с обеих сторон, они имеют вид настоящих денег, не то что эти белые клочки бумаги с оттиском на одной стороне, – поговаривали, что это останется навеки самой крупной купюрой. Поговаривали, да… из-за таких вот разговорчиков толстяк теперь сопит – поверил разговорам.

Трудно предположить, чтобы Цекке просчитался. Насколько Пагель помнил, Цекке всегда рассчитывал верно. Он никогда не ошибался, давая оценку учителю. Нередко у него бывало что-то вроде предчувствия: какие зададут вопросы, какие предложат темы на письменных испытаниях. Во время войны он первый применил в Турции пресловутую балканскую систему распространения сальварсана. А когда дело стало не столь доходным, он опять-таки был первым, кто додумался, перед тем как окончательно от него отказаться, наполнять пробирки для сальварсана какой-то дрянью – кажется, смесью песка с медом. Потом он стал экспортировать на Босфор шансонеток самого дурного пошиба. В общем – фрукт, как будто глуп как пробка, а в то же время чертовски хитер. После войны он затеял какое-то дело с пряжей… бог его знает, чем он торгует теперь! Да ему чем ни чем, он стал бы спекулировать слонами, если бы на этом можно было зашибить деньгу!