Из противоположных концов класса сыплются варианты:
– Ленин!
– Бальзак!
– Пётр Первый?
– Папаня мой, – снова шутит Коваль.
Олеся хрюкает.
– Сорян. Можно? – спрашиваю я, когда изображать фонарный столб надоедает. – Нельзя?
Учитывая количество бреда на общаге, я не шибко расстроюсь, если меня выгонят за стотысячное опоздание.
Наверное.
Не знаю.
Богиня бросает взгляд поверх очков и тоном мудрого старца вопрошает:
– Ну, вечно опаздывающий, кого я процитировала?
– Э-э-э…
– Ты ещё сам не знаешь, но скажешь – поймёшь.
Я чувствую, что мои брови ползут вверх.
– Вы процитировали кого-то, кто определяет качество человека по возрасту. Что недалеко ушло от определения качества человека по цвету кожу и национальности, то есть от газовых камер, воплей «зиг хайль» и расовой сегрегации.
Валентин падает лицом на парту.
– Трибуну Арсеньеву! – предлагает Симонова.
Мисерва вторит:
– Дайте две!
– Тю-тю-тю, – Богиня победно оглядывает класс и с хитрецой сообщает:
– Это сказал Аристотель! Напишите большими буквами в тетрадях: ЭТО СКАЗАЛ АРИСТОТЕЛЬ.
– Ариспопель, – шепчет Коваль.
Олеся отмахивается от него и спрашивает Богиню:
– Простите, Александра Александровна, откуда у вас информация, что это сказал Аристотель?
– Я знаю всё, везде. – И небрежным взмахом руки Богиня отметает любые возражения.
Так и не дождавшись разрешения войти, я топаю к своей парте. Дверные петли душераздирающе скрипят, по окнам ударяют порывы ветра. Кланяются берёзы, и по улице проносится вихрь.
Я бухаюсь за парту, где корявая надпись заверяет меня, что «любовь – это роза в куче навоза». На соседнем стуле вздрагивает Сырок: бормочет под нос «млым-брлм» и тут же опять засыпает.
Подняв рюкзак, я вытряхиваю содержимое из зубастой пасти. На столешницу шлёпается тетрадка-скоросшиватель с танком Т-34, следом падает-цокает трёхцветная ручка.
Прекрасно. Ниндзя-Артур готов.
Вроде… Вы смотрели киношку, где герой предлагал запихнуть жизнь в рюкзак и так пройтись? Подумайте: в нём бы лежали не только все ваши штаны, труселя и футболки, но и друзья, близкие; воспоминания. Далеко бы вы дошли с таким грузом?
Не то чтобы мой рюкзак сильно отличался бы от вашего (кроме зубастой морды – мой бы закусал ваш до смерти, хе-хе), но что-то есть в этом прекрасное – когда вокруг лишь необходимый минимум.
Ну подумайте сами: мы каждый день выбрасываем разнокалиберное барахло – из рюкзаков, карманов и шкафов, из мусорок и холодильников – но всё равно непреодолимо тонем. Тонем в вещах, тонем в мыслях – увязаем, будто в болоте, и покупаем, и выбрасываем, и добавляем новых «друзей», и ищем новые впечатления, и снова покупаем-выбрасываем-добавляем, не замечая, как спирает грудь от диванов, пустяковых эмоций и бессмысленных контактов, когда действительно нужные вещи и нужных людей можно перечесть по пальцам.
Зачем?
Зачем мне тетради, которые я всё равно испишу и выброшу?
Зачем учу ненужные никому предметы?
Зачем десять лет, как отбывая срок, хожу в гимназию?
Зачем дружу с Валентином, Ковалём и Олесей?
Нет ответа.
Бубнёж Богини о том, как Жан-Жак Руссо делил возраст молодёжи на пять периодов, звучит издёвкой. Дабы отвлечься, я глазею по сторонам, и кабинет литературы, где проходит общага, в очередной раз напоминает мне жутковатую усыпальницу. Все эти старые книги со сладким запахом, все эти чёрно-белые портреты литераторов, что плохо-плохо кончили.
Вот Пушкин – его застрелили. Вот Лермонтов – его тоже застрелили.
