Мама Виктора тоже была непростым химиком. Специализируясь на полиарамиде, она работала над композитными материалами, которые медленно, но верно проникали в авиационную и космическую промышленность. По этой причине в доме у Николаевых стояло множество моделек самолётов от заводских моделистов, кусков разных тканей и прочего мелкого барахла с работы, из-за чего гостей к себе Николаевы почти не приглашали, делая исключение только для пяти – шести человек, проверенных и надёжных.
Ещё одной страстью Петра Алексеевича стал джаз, поэтому в доме было полно пластинок и магнитофонных записей. Аппаратура, стоившая немало даже по западным меркам, занимала главное место в зале: катушечный магнитофон «Сони», проигрыватель пластинок «Блаупункт» и телевизор, немецкий «Грюндиг», с небольшим цветным экраном, который смотрели редко, предпочитая вечерами слушать музыку.
С родителями прежний хозяин тела не очень ладил. Те вели себя жёстко и не понимали, почему их сын принимает в штыки любые попытки командовать им. Отношения в семье давно зашли в хорошо огороженный тупик. Виктор не давал родителям поводов вмешиваться в свою жизнь, а они делали вид, что всё идёт как надо.
В комнате у парня всё было скромно, но тоже довольно элегантно: узкий платяной шкаф за дверью, кровать – полуторка, секретер, пара кресел, небольшой журнальный столик со старым радиоприёмником «Телефункен» 1935 года, стеллаж с книгами и в углу боксёрская груша с промятыми боками. Как видно, прежний хозяин лупил по ней от души.
На стеллаже слева расположился маленький профессиональный кассетник «Сони» и пара коробок с компакт-кассетами. Витя не глядя выхватил из коробки кассету, открыв крышку, воткнул её в кассетоприёмник и нажал кнопку «play». В комнате негромко зазвучали первые такты вступления к альбому Битлз «Оркестр Клуба Одиноких Сердец Сержанта Пеппера».
Музыку бывший генерал любил и прекрасно разбирался в звуковой электронике, поэтому кивнул, словно здоровался со старыми знакомыми, и подошёл к зеркалу платяного шкафа. Рост у реципиента был почти такой же, около метр восьмидесяти пяти, сложение крепкое. Виктор скинул испачканную рубашку на пол и довольно улыбнулся. В зеркале отразилось прекрасно тренированное тело, с развитыми мышцами и образцовым рельефом. Реакцию и координацию ещё нужно будет проверить, но в целом всё не просто хорошо, а отлично. Лицо правильное, мужественное, не карамельный красавчик, но вполне тянет на героя – любовника. Зубы… – он шагнул ближе к зеркалу, – вроде в порядке. Пломб не видно.
Подняв с пола рубашку, Виктор покачал головой – это уже не починить. Он скатал ткань в плотный комок, и, пройдя на кухню, затолкал бывшую рубашку на самое дно мусорного ведра. Штаны – вольная импровизация немецких швейников на тему джинсов, только из плотной диагонали[3], практически не пострадали, и парень быстро привел их в порядок, смахнув пыль и застирав пару пятен.
Приняв душ и переодевшись, Виктор сел в кресло и расслабился, просматривая доступную ему память бывшего жильца тела и дома.
Жил комсомолец Николаев пятьдесят пятого года рождения самой обычной жизнью московского школьника. Учился в 144 средней школе, одной из лучших в столице, но не потому, что его устроили сюда, а просто жил рядом. Учился хорошо, на четвёрки и пятёрки, с девочками особых шашней не разводил, и собирался поступать в МАИ. Точнее, это папа собирался «поступить» сына в авиационный институт, а мнение самого Виктора никто и не спрашивал.
