Как уголь чистит белых лошадей,
так теменью сугробы намывает.
Ты этой белизною завладей!
Присвой её путём, что огибает
домишек поднебесные горбы,
пригревшие попадавшие звёзды!
Расходятся окольные столбы,
обещанные выстуженным вёрстам.
Вот-вот навстречу вспыхнет огонёк
халупы, где смотритель станционный
раздует самоваристый чаёк
и разговорчик одухотворённый.
И примется потрескивать в печи
янтарь слезы зарубленной осины.
Чудак-старик! Захочешь огорчить, —
он будет улыбаться, что есть силы,
перечить долгим кашлем небылиц,
косясь на употелое окошко,
в котором пляшут призраки возниц,
протаптывая лунные дорожки.
Счастливый сон, из тех, что рождены
на самом звучном вздохе обрываться!
Стоит зима. И пятый год войны.
И хлопья закопчённые толпятся
(провидя причитания родни,
сплочённой у могильного обрыва),
как будто их оставили одних
в защитниках небесного призыва.
Да в поле, повидавшем чужаков
за сотни лет до нынешней осады,
Архангел Пушкин к подвигу готов,
с весёлой обречённостью солдата.
