И вот я повернулась к своей сестре, сидевшей рядом со мной на заднем сиденье полицейской машины, в которой мы вдруг оказались. Моя сестра, раньше никогда не бывавшая в полицейской машине, не сопротивлялась, не хваталась за решетку, не предпринимала никаких попыток вырваться на свободу.
В ее глазах застыли ночные звезды, волосы сияли в свете полицейских огней, и она вела себя так, как будто ничего не случилось – пока не посмотрела на меня.
– Что такое, Хло? Ты выглядишь такой… напуганной.
Я потрясла головой, не в силах передать эмоции словами. Мы сидели рядышком в машине, но часть меня бултыхалась в том холодном месте водохранилища, хваталась за борт лодки и дрожала. Я как будто все еще была там.
Руби взяла мои волосы и отжала на пол машины, оставив копам большую лужу; потом она положила мою голову себе на колени, ничуть не переживая о том, что я намочу ее юбку, и сказала мне закрыть глаза и поспать.
Что было после этого, я почти не помню. Вернее, стараюсь не вспоминать.
Тем летом я перестала жить с Руби. Мой отец забрал меня в Пенсильванию, мои волосы отросли, и я потеряла девственность на заднем сиденье «Субару», но Руби не было рядом, чтобы рассказать ей об этом. Руби рядом не было.
Иногда я звонила ей, попадала на голосовую почту и слушала ее голос на автоответчике – почти неотличимый от моего собственного голоса, – который говорил: «Оставьте сообщение, если посмеете».
Я не смела.
Вместо этого я думала о других вещах. Например, о том, что все-таки смогла бы доплыть до другого берега, если бы не остановилась, чтобы перевести дыхание.
О том, что тогда могла получиться совершенно другая история – как я переплыла водохранилище глубокой ночью, в четверг, летом, когда мне исполнилось четырнадцать. Как я нырнула, чтобы совершить путешествие под водой, словно субмарина в смиксованном бикини, торпеда из волос и взбивающих за мной воду ступней. Доказательство, как она сказала бы, того, что я создание, которому не нужны легкие – внутри меня сейф, наполненный воздухом и рассеянными облаками: в случае крайней необходимости разбейте стекло и вдохните.
В воде мои ноги превращались бы в хвост, а руки в плавники. Руби говорила, что она видела такое не раз – много лет назад, когда купала меня, когда наша мать была за решеткой. Она видела серебристую плоть под пузырьками воздуха, быстрое изменение кожи – видела это своими собственным глазами.
Как и хотела Руби, я могла бы доплыть до холодного места и уйти на глубину. Коснулась бы руками потемневших половиц и заброшенных дорог городка, жители которого так и не смогли его покинуть, оставила бы везде свои отпечатки. А потом я бы поднялась на поверхность с частичкой Олив: ржавой вилкой, которую взяла бы с проплывающего мимо обеденного стола, и покрытым водорослями гребнем, который Руби могла бы высушить и расчесывать им свои волосы.
Как никто не верил, как все считали это невозможным, но лишь до тех пор, пока не посветили бы своими фонариками на другой берег и не увидели там меня. А я бы стояла и размахивала гребнем, как будто я особенная, даже мифическая – как Руби говорила.
Руби не говорила мне остаться. Вслух, так, чтобы я услышала. Она подошла к обочине, когда я села в папину машину, и просто стояла и смотрела, как мы уносимся прочь, даже не подняв с лица солнечные очки.
Она словно не замечала моего отца, приехавшего из другого штата, чтобы забрать меня. Руби разговаривала только со мной, как будто он был пятнышком на линзах ее блестящих очков, которое она, не задумываясь, стерла – а до того она смотрела сквозь него, как будто его и вовсе не было.
