– Ты почувствовал? – становится интересно мне.
Я снова отстраняюсь, поскольку не слышу ответа. Моргаю в потемках, покуда не различаю блеск его глаз, тень его рта.
– Аарон?
– Да, – отзывается он, и мне кажется, ему не хватает воздуха.
– Да, в смысле почувствовал?
– Да, – повторяет он.
– И на что это было похоже?
Он вздыхает, откидывается на спину. И молчит так долго, что я даже подумываю, а будет ли он вообще отвечать. Затем он нежно говорит:
– Непросто объяснить. Это как удовольствие, но оно так близко к боли, что порой их сложно разделить.
– По-моему, ужасно.
– Нет, почему же, – возражает он. – Скорее изысканно.
– Я люблю тебя.
Резкий вдох. Даже в такой темноте я вижу, как напрягается челюсть, а он сам пялится в потолок.
От удивления я резко сажусь.
Реакция Аарона столь необычна, что я не знаю, почему не замечала этого раньше. Хотя, быть может, это что-то новенькое. Быть может, что-то и правда изменилось между нами. Быть может, раньше я так сильно его и не любила. По крайней мере, это все объяснило бы. Ведь когда я об этом думаю, когда я думаю о том, насколько сильны мои чувства к нему теперь, после всего, что мы…
Еще один крутой, отрывистый вздох. А затем он смеется, чуть нервно.
– Ничего себе, – вырывается у меня.
Он закрывает ладонью глаза.
– Как-то унизительно.
Теперь улыбаюсь я, да я почти хохочу.
– Эй, просто…
Мое тело зажимает в тиски.
По коже прокатывается яростная дрожь, позвоночник перестает гнуться, кости пришпилены на свои места невидимыми булавками, застывший рот открыт в попытке сделать вдох.
Я ничего не вижу из-за накрывшего меня жара.
Я слышу какие-то помехи, гигантские стремнины, бурный поток, злобный ветер. Ничего не чувствую. Ни о чем не думаю. Не существую.
На какую-то ничтожную долю секунды я…
Свободна.
Мои веки трепещут, открываются закрываются, открываются закрываются, открываются закрываются. Я – крыло, пара крыльев, дверь на петлях, пять птиц…
Внутри растет огонь, взрывается.
Элла?
В голове возникает голос, стремительно, с силой вонзается в мозг как острый дротик. Словно со стороны понимаю, что мне безумно больно – челюсть ломит, тело застыло в неестественном положении, – но я не обращаю на это внимания. А голос взывает снова:
Джульетта?
Осознание бьет точно ножом по коленям. Мой разум заполоняют образы сестры: кости и почти растворившаяся кожа, сросшиеся пальцы, разбухший рот, глаз нет. Ее тело плавает в воде, длинные темные волосы словно полчища мурен. Меня пронзает ее странный, обезличенный голос. И без единого слова я спрашиваю:
Эммелина?
Меня захлестывают эмоции, пальцы впиваются в плоть, кожа горит. Она чувствует облегчение, и оно практически материально. Я могу попробовать его на вкус. Ей стало легче, легче от того, что я ее узнала, легче от того, что она нашла меня, легче легче легче…
Что случилось?
Поток образов наводнил мой мозг до самых краев, затопил его полностью, и я тону. Ее воспоминания заглушили мои ощущения, забили легкие. Я задыхаюсь от ворвавшихся в меня чужих чувств. Я вижу Макса, моего отца, безутешного в горе от смерти жены; вижу Верховного главнокомандующего Ибрагима, он в отчаянии, в бешенстве, требует, чтобы Андерсон собрал других детей, пока не стало слишком поздно; вижу Эммелину, всеми ненадолго покинутую: она хватается за эту соломинку…
У меня перехватывает дыхание.
Иви постаралась, чтобы только она с Максом могла контролировать силы Эммелины, и с ее смертью внедренные системы бесперебойной работы внезапно дали сбой. Эммелина поняла, что после смерти матери возникнет реальный шанс, пусть и очень кратковременный – шанс вернуть контроль над собственным разумом, пока Макс переписывает алгоритмы. Однако Иви поработала на славу, да и реакция Макса не заставила ждать. Поэтому Эммелина преуспела лишь отчасти.
