Просто ты не хотел верить в это. Как не хотел прежде верить в Настину любовь к Кайлу.
А она его действительно любит, и он её тоже.
Сукин сын! Да откуда только Владетель Мрака принёс этого проклятого полукровку? Почему обязательно надо было судьбы их пересечь?
Настя, Настя… Беда бедовая! А ведь могла счастьем стать.
До последнего верил мечтам своим. И вот в двух шагах от радуги, когда казалось, уже в руках пригрел шальную мечту свою, всё снова в прах рассыпалось. Опять в сердце удар.
О, Небеса, да сколько можно на прочность испытывать?!
Нет в нём больше прочности. Кости переломаны. Сердце дырявое кровоточит. И вот по ладони кровь эта бежит.
Как жить-то дальше? И зачем?
Когда самая близкая, самая желанная предала…
Зачем это всё ему? Свобода, жизнь новая, честная? Да и просто жизнь… зачем?
Стоило понять, что права была его матушка, когда говорила, что ничего-то в жизни важнее и нужнее любви нет... Когда есть любовь, то и горе в радость, а без неё – и солнца свет тьмой подземелья кажется. Стоило это понять, и всё отняли снова.
Ты же сам её отпустил Ворон... Так чего теперь скулишь? Говорила тебе Сатифа – пожалеешь! Вот ты и пожалел.
Но ведь… Он ей доверял. Верил как дурак – разлука поможет, поймёт Настя, что связаны их души, что это судьба.
А она ушла к другому. Она живёт в его доме. И спит в его постели.
И, может быть, прямо сейчас, в этот самый миг, полукровка стягивает с неё одежду, целует её земляничные губы, лапает своими руками её невероятное тело. Он берёт твою женщину, когда ему вздумается, и ей это нравится.
Она его любит. А про тебя и не вспоминает.
Ты был готов молиться на неё Эливерт...
Но твоя святыня теперь в чужих руках. Кайл считает твою женщину своей, ему она дарит стоны наслаждения и признания в любви.
А тебя она вышвырнула из своего сердца и памяти, словно ненужную безделицу, отжившую свой срок.
Ты больше ей не нужен, Эливерт. Ты никому не нужен.
Эл сгрёб в горсть пучок соломы, вытер окровавленную руку. Поднялся кое-как, опираясь на стену, словно забулдыга, которого не держат ноги. Добрёл до бочки с дождевой водой. Долго мыл руки, пока кровь перестала сочиться. Потом и лицо сполоснул. Вот теперь, наверное, даже на человека снова похож.
Ворон расправил рукав, прикрывая разбитую кисть, нацепил привычную ухмылку и поспешил в трактир, где его уже наверняка заждался Наир.
***
– Настия! Девочка моя…
Его руки скользили по льнущему жаркому телу. Губы ласкали её шею. В голове – дурман. Кожа горела огнём.
А сердце разрывалось.
И Ворон никак не мог взять в толк – почему. Острой занозой в памяти засело, что причина этой боли как раз в ней, в Насте. Она предала, она другому теперь принадлежит. Поэтому так тошно, поэтому хочется выть.
Но это ложь! Вот же она, здесь, в его руках стонет горячо. Эл трясло в лихорадке желания. Он вжал её в стену, целуя без конца, потянул вверх длинный подол платья.
– Настия!
– Эй, милок, я Хильга вообще-то… Уже пятый раз говорю! – обиженно раздалось у самого уха. – Ты так пьян, что даже имя запомнить не можешь?
Ворон опёрся на стену, отстранился немного. Темно. Очень темно. И ещё в глазах плывёт.
Но всё-таки разглядел в ночном сумраке незнакомую круглолицую деваху прямо перед собой. Несколько мгновений смотрел на неё удивлённо, пытаясь понять, кто это, зачем она тут, и куда делась Дэини.
Потом, пошатнувшись, отстранился, выпуская из своих рук, и процедил раздражённо:
