– Ты глянь, глянь, Мотька, – радовался Тимофей, показывая на него пальцем, – ожил хлопчик-то! Огонь в глазах, что у Разбойника, жеребчика нашего! А вот мы его сейчас замест коня в санки запряжём, прокатимся с ветерком!
Родион потряс головой: не болит ли ещё? Нет, не болела. В лёгком недоумении вернул он кружку Матрёне.
– Ну вы даёте, Матрёна Власовна! Это что ж за рассол? Это ж… чудо какое-то!
– Секреты местной кухни, – ответила польщённая Матрёна, – Я ж тебе ещё вчера сказала: ещё не то отведаешь.
– А у нас тут кругом чудеса, – вмешался Тимофей, – начиная с самого воздуха, говорил же тебе. То показаться чего может, а то вдруг без видимой причины из болезного здоровым, как бык, становишься. Ну, пойдём инструмент получать. Ознакомлю тебя с фронтом работ.
– Обед сегодня попозже будет. К пол-третьему подходите, – крикнула вослед Матрёна.
Вышли на улицу. Тимофей вытащил из сарая снегоуборочную лопату-движок, вручил Родиону.
– Начинай с заднего двора. Закончишь – на парадный перейдёшь. Я сейчас по хозяйству управлюсь, после обеда тебе подсоблю. Снежку на весь день хватит, только поспевай. Вечером Мотька баньку нам сообразит.
Весь день, не чувствуя усталости, как заведённый лопатил Родион снег. К обеду снегопад прекратился, небо очистилось, придавил морозец. К сумеркам работа была закончена. После работы, помывшись в тесноватой, но добротной, по белому, русской бане с крутым паром и валянием в снегу, сидел он в тёплом предбаннике. Чистое, выданное Матрёной бельё ласкало приятно уставшее, сохнущее тело, потрескивали в печке дрова. Напротив, через небольшой столик, вальяжно развалился на маленьком старом диванчике Тимофей. Курили.
– Ужинать пойдём в буфет, Родька? Али, может, тут посидим?
– В буфет что-то не очень хочется, подустал. Да и борща матрёнина в обед хорошо отхватил, до сих пор не проголодался. Давай здесь перекусим, если можно.
– А чё ж не можно то? Сей же час и сообразим.
Он накинул на исподнее ватник, сунул ноги в валенки, вышел. Через пять минут вернулся, держа в охапке газетный свёрток. На столе, на газете появился шматок сала, несколько солёных огурцов, полбуханки ржаного хлеба, бутыль с квасом и небольшой шкалик самогона. Достал из кармана две стопки, со стуком поставил на стол.
– Ну вот, посидим рядком, поговорим ладком. После работы, да после баньки дело совершенно необходимое.
Тимофей крупными кусками нарезал хлеб и сало, наполнил стопки. Выпили, хрустнули огурцами.
– С глазом-то что совершилось? – спросил Тимофей.
Левый глаз у Родиона ещё в детстве был повреждён, чуть косил и был немного замутнён.
– Это, пацанами ещё, боезаряды делали из карбида, в бутылках, взрывали в костре. Осколок стеклянный прилетел.
– Бывает. Сам мальцом чего только не творил. Ну, не всякое увечье беда. Из иного можно и выгоду себе сотворить.
– Это какую ж выгоду? В армию только что не взяли, вот и вся выгода.
– Погодь ещё, какие твои годы. Ты ж ещё и полжизни не отмахал. Будет ещё выгода, уж поверь.
Тимофей встал, подкинул в печку дров.
– Подкочегарим малость. Мотька ещё пойдёт, как на кухне закончит. Я вот гляжу на тебя, Родька, – сказал он, возвращаясь к столу, – больно плечами статен. Занимался чем?
– А то.
– И чем же?
– Шахматами.
– А серьёзно?
– С каких же это пор ты, Тимоха, серьёзным стал? Тебя о чём ни спросишь, всё шутишь да темнишь.
– Я темню? – Тимофей поднял брови, – Да что ты Родя! Шутить люблю, это верно. Весёлым уродился. А темнить, когда ж я темнил? Что ты? Всё как на духу говорю. Если ты про бабу, что в темноте к тебе приходила, так откуда ж я знаю. Кроме Мотьки и подумать не на кого. Она, сам видал, на кухне что творит. Та ещё ведьма. Так и тут, поди, глаз тебе затуманила, красавицей обернулась, – Тимоха хохотнул, и добавил уже серьёзно: – Нету здесь других баб, Родя, и не было никогда. Истинно говорю.
