– А что, бабушка сама не могла продать ее на зарубежном аукционе?
– У нас, молодой человек, законом запрещен вывоз предметов искусства, поскольку государство в начале восемнадцатого года однажды решило для себя, что все принадлежит народу, то есть ему. И торговать предметами искусства могло только оно.
– А, ну это когда было, в тридцатые годы только.
– В тридцатые картины из Эрмитажа понесли. Про это больше всех шумели, а сколько икон продавали… Вагонами шли за границу. Про это наша интеллигенция больше молчала. А урон куда больший. Это торговля душой народной. Зачем в шестидесятые годы святынями снова торговать начали? Что, голод в Поволжье снова был? А драгоценности? То, что в музеях хранится, – это лишь куцая часть того, что было. Все родное государство распродало и братьям на мировую революцию отвесило. А если старушка какая-нибудь, не дай Бог, свою брошку, которая у нее после революционных обысков и войны уцелела, захочет вывезти, то ни в коем случае. Это у нас национальное достояние. Только внутри страны, где такой уродливый рынок выстроен. Да и антикваров можно понять. С ними тоже государство в темные игры играло. Такой профессии у нас пока даже не существует, еще двадцать лет назад любой, кто мог попасться на перепродаже искусства, – получил бы срок за спекуляцию, а торговля драгоценностями из-под полы до сих пор уголовное преступление. Это как будто бы нам государство даровало возможность попользоваться бабушкиной брошкой или колечком. Да ладно, что я вам все рассказываю, антикварный бизнес у нас теперь законом регулируется, а вы его лучше меня знаете. Кстати, сервиз разбитый можно выбросить?
– Да, конечно. И давайте картинки упакуем.
– Может, только вот эту основу картонную, где отпечатки остались.
– Нет, пусть эксперты еще поработают, может, пальчики где засветились и они просмотрели.
– А что, отпечатки не нашли?
– Да тут все протерто было. Преступник даже перчатки надел, ну, в которых посуду моют, и все аккуратно с жидкостью типа стеклоочистителя протер, так что следов никаких.
Аккуратно упаковав картины, они вдвоем перенесли их в машину, затем Вероника захватила пакет с мусором, а Сергей Викторович снова опечатал квартиру.
– А скажите, с квартирой-то теперь как? Она долго будет опечатанной?
– Ну, пока идет следствие, пусть так постоит. Да и потом, вы в права наследства можете только через полгода вступить. Так что потерпите.
– Да за полгода ее разграбить могут, бомжи какие-нибудь залезут или подожгут чего доброго. Они же быстро просекают, где жилье пустует.
– Я думаю, что с таким цербером, как вдова Перовского, это у них не получится.
– Правда, с этим цербером Клавдию Михайловну убили.
До отделения милиции ехать было всего-ничего, но народ к тому времени хлынул с работы, и на всех улицах образовались солидные пробки. Три квартала они объезжали полчаса. Сергей Сергеевич решил, видно, не терять время зря и продолжил свои расспросы, будто на сегодняшний день их мало было:
– Вероника Васильевна, а скажите-ка, вы почему свой магазин не откроете? Вроде и образование у вас есть, и так вы в этом деле соображаете.
– Если вы считаете, что этого достаточно, то ошибаетесь. Магазин денег стоит и немалых.
– Ну вот и квартирка вам в наследство достанется…
– А, вон вы куда… Квартирки этой для организации такого бизнеса недостаточно. Магазин – это помещение, либо свое, либо аренда, потом зарплата персоналу, да и оборотные средства нужны. Так что для этого штук семь-десять таких квартир нужно. Если вы думаете, что я могла из-за квартиры убить Клавдию Михайловну, то напрасно вы время тратите.
