Весь вечер Люциан так и не нашёл повода радости, и ему осталось топить грусть в вине. К полуночи в его глазах начало двоиться, хмурясь, он пытался поймать картинку мелькающих танцоров, но воспринимал только муть. Появлялись волшебники, факиры и другие шарлатаны, после которых со столов пропадает еда и питьё. Но что Люциан чётко продолжает видеть, так это лицо Лилит за прозрачной вуалью – прекрасное и чистое. По крайней мере он так продолжает считать. Временами он пытается поглядывать на неё, отчего ему тут же становится лучше, и он даже немного трезвеет. Она видит его внимание и отвечает ему, бросая в ответ скучающие взгляды, но сегодня между ними остаётся лишь это.
Забитые в угол полупьяные музыканты всё так же бренчат о великой Империи Солнечного Гало и не хотят уходить, даже когда их начинают прогонять. Отец Люциана с головой погрузился в светские беседы, то и дело он отходит с кем-нибудь в сторону и подолгу беседует на самые различные темы, начиная от завтрака и заканчивая Чёрной Смертью.
Люциан всё больше и больше разочаровывается в светской жизни Столицы, продолжая топить грусть в кубке вина, пока та не утонула полностью.
Весна. Пригород Твердыни Адма. Вечер.
В пяти километрах западнее Твердыни Адма в хвойном лесу разлилась небольшим озером река Лепра. У озера нет официального названия, но местные называют его Топь из-за его скрытого глубинного течения. В абсолютном одиночестве на его берегу лежит Люциан, томно созерцая неподвижную гладь воды, осознавая всю её скрытую опасность. Возможно, этим Топь и прельщает его купаться в себе, каждый раз проверяя себя на слабость.
Вечернее солнце уже не так греет, и слабый ветер уже начал обдувать прохладой. В стороне, совсем неподалёку, пасётся его конь всё той же породы – Дестриэ. Серая шелковистая грива вздымается ровным рядом, его шерсть с редкими белыми пятнами переливается угасающим солнцем после купания. Он мирно щиплет траву и играет мощными мышцами, переступая с ноги на ногу.
Облокотив голову и часть спины на седло, Люциан то и дело хмурит лоб, вспоминая вчерашний приём в Столице. Он обдумывает свою незаинтересованность во всей этой светской жизни. Ему нечего взять и нечего дать всем тем вельможам, что так старательно наслаждаются там жизнью. На его лице лишь изредка возникает улыбка, когда он вспоминает глаза Лилит. Грусть в них говорит больше, чем слова, которыми они так и не смогли обменяться. Всё это торжество – наигранно и пусто для неё, просто обязанность, быт. Люциану больше всего хочется просто забрать её и увезти так далеко, чтобы остаться с ней наедине и чтобы ни одна душа не потревожила их уединение.
– Знаешь, такая жизнь не для меня, – заговорил он вслух, – умру я так или в лучшем случае иссохну…
– Знаю, – прозвучал ответ из ниоткуда, и тут же рядом с ним трава прижалась к земле, а воздух над ней стал таять.
– А знаешь ли ты, почему меня так тянет в Шеол? – Люциан не удивился голосу из ниоткуда. Он посмотрел в сторону, где воздух начал принимать образ.
– Живое сердце тянет тебя, судьба твоя, которую ты сам себе пророчишь, – воздух становится более чёток в фигуре прозрачного подростка лет десяти, в домино с покрытой капюшоном головой. Его голос резко отличается от детской своей грубости, можно подумать, что это несформированный образ взрослого мужа проявляется сейчас рядом с паладином. Воздух продолжает таять, поднимая за его спиной крылья. Полупрозрачный подросток сидит рядом с Люцианом на траве, настолько же реальный, как и он сам.
