Коля подрос и начал ходить в детский садик – был сосредоточенный, порой любопытный, дотошный, просто философ по жизни. Таким и остался. Говорил мало, все вопросы задавал, на которые непременно и сразу требовал ответа. Боялся собак. Однажды на крыльце дома оставила его одного, забежала в квартиру, а к нему подбежала маленькая соседская болонка: играя, она ухватилась за опушку пальто, стала рычать – Коля испугался, руки вверх поднял и закричал, заплакал. Весь дом переполошил. Пока я выскочила, возле него уже соседи стояли и успокаивали.
А в общем, дети росли здоровыми, жизнерадостными.
В городке Камень-Рыболове, если встать на берегу озера Ханка, а это крутой, высокий, обрывистый берег, то хорошо видно деревню на китайском берегу: маленькие фигурки людей в шляпах-зонтиках, крестьяне, работали с утра до ночи на земле. В те времена отношения Союза с Китаем были непростые. Пограничные конфликты, инциденты на Ханке – жили как на пороховой бочке. События на Даманском острове – и вот уже наша военная техника «на горизонте», не только для отражения нападения, но и для устрашения, профилактики. Советского оружия реально боялись. Обстановка в гарнизоне, понятно, была напряженная. Но жили дружно и даже весело.
Наш военный госпиталь обслуживал все окружающие войсковые соединения: поступали раненые военнослужащие с учений (бывало такое) или больные из медсанбатов. Мы делали все возможное, чтобы облегчить страдания одних и спасти жизни других.
К сожалению, случались бытовые драмы. Одна трагическая страница в жизни гарнизона произошла на майские праздники.
Работая ассистентом в аптеке, я еще подрабатывала в ночные часы лаборанткой. Как-то за мной прислали машину: требовались срочные анализы – привезли несколько человек с огнестрельными ранениями. Прибыв, увидела в приемной ворох окровавленной одежды и простыней. Затошнило, голова закружилась, сердце зачастило. Но не столько от вида крови – к этому за много лет уже привыкла, сколько от ощущения ужаса, когда узнала о случившейся трагедии. В лаборатории, наскоро набросив халат и надев перчатки, приготовила приборы – со штативом и стеклами покровными направилась к раненым.
Первого пациента увидела на каталке в предоперационной. Он лежал с закрытыми глазами под простыней, на уровне груди расплылось кровавое пятно. Лицо желтое с кругами под глазами и впавшими щеками – оно казалось неживым. Лишь пульсирующая жилка на шее говорила о том, что человек жив. Кровь стекала с края простыни на пол, уже образовалась лужица. Вокруг суетились сестры, готовя операционную, анестезиолог проверял аппарат. Все работали молча, слаженно, почти автоматически. Подойдя к раненому, я высвободила его руку, проверила пульс. Ресницы задрожали и раздался шепот:
– Пи-и-ить…
– Нельзя, миленький. Потерпи, скоро легче станет, – я старалась успокоить, но он вряд ли меня слышал.
Сердце разрывалось от жалости и досады, что сделать практически уже ничего нельзя, ведь он потерял очень много крови. Еле сдерживая слезы, взяла все необходимые анализы. После процедуры положила его руку ему на грудь и собиралась накрыть простыней. Но вдруг слабыми пальцами он сжал мою руку, открыл глаза и посмотрел с умоляющим выражением, будто веря, что, если я скажу «все будет хорошо», значит, так и будет.
– Все будет хорошо, миленький. Все будет хорошо, потерпи, – я говорила, как загипнотизированная, ничего другого в голову не приходило.
