Но почему-то никто даже не взглянул в сторону ее окошка. Вместо того тетушка Маргарет схватила Жана и стала трясти так, что его голова болталась, как набитый соломой тряпичный куль.
Ханна увела Грету подальше от чурбана, и теперь та стояла за ее спиной и пугливо жалась к ней. Сама Ханна широко расставила ноги и сложила мощные руки на груди, наблюдала, как Маргарет треплет ее сына.
Энни видела, как шевелятся губы отца, как тетка отпускает Жана и начинает что-то доказывать, размахивая руками, как Оливер повел Жана к плахе.
Энни запоздало поняла, что сейчас произойдет.
— Нет! Нет! — закричала она, хватаясь за доски, которыми было заколочено окно, с такой силой, что в ее кожу мгновенно впились занозы. — Это я! Я виновата!
Но ее никто не слышал.
Жан стоял, заложив руки за спину, и спокойно рассматривал всех, будто ему было совершенно все равно, что с ним сейчас произойдет.
Оливер понуро, еле передвигая ноги, побрел за топором, надеясь, что хозяин передумает и окликнет его.
И когда он возвращался назад, ему наперерез бросилась Ханна. Грета попыталась ее удержать, но схватила лишь воздух. Ханна мощью своего налитого соком тела снесла с ног дюжего Оливера и встала, закрывая собой сына. По ее лицу и позе было ясно, что она уложит любого, кто попытается к ней приблизиться. Ханна заговорила, гневно, яростно. Маргарет что-то выкрикивала, но Ханна не смотрела в ее сторону. Ее лицо было обращено исключительно к хозяину.
В конце концов отец Энни поднял руку, оборвав Ханну, и зарядил длинную, монотонную речь.
Маргарет на глазах обмякала и съеживалась. Зато на лице Ханны отобразилось облегчение.
Оливер, потирая ушибленную голову, снова исчез из поля зрения Энни, а когда возник вновь, в руках у него была плеть. Жан сам, без понуждения, улегся на чурбан, и тут же по его спине пришелся удар.
— Раз, — считала Энни. — Два. Три. Четыре. Пять.
Отец ее оказался милостив. Слишком милостив.
Ночью Энни не могла уснуть. Жан пострадал из-за нее. Его кожу вечером жег кнут, а ее сердце обжигал стыд. Она ворочалась, не находя себе места на кровати, и тихонько всхлипывала. На улице начался дождь. Энни слышала, как тяжелые капли бьют по черепице, как журчит в водостоке вода, наполняя бочку. В порывах ветра ей чудился тихий голос, спрашивающий: ты спишь? Спишь?
Энни не сразу поняла, что слышит не ветер, а вполне реальный шепот.
Подскочив на кровати, она уставилась в темноту. Когда глаза к ней привыкли, Энни различила, что в дверном проеме чью-то фигуру.
— Жан! — вскрикнула она от радости.
— Тсс! — зашипел он.
Энни бросилась к двери. Жан протянул ей сквозь доски руку, и она вцепилась в нее, изо всех сил сдерживая слезы.
— Жан, почему ты не сказал, что это я? Это было бы честно. А если бы они отрубили тебе руку?
— Мать сказала, пусть тогда рубят ей, раз она воспитала вора. Но в таком случае ни каплунов, ни запеченной дичи, ни ее пирогов отцу твоему по понятным причинам больше не едать. Конечно, тетка твоя орала, как ворона. Но жареные каплуны оказались для твоего батюшки дороже праведного возмездия.
— Но тебя же отстегали!
— Ой, Оливер бил вполсилы. Знал, что иначе мамка из него назавтра весь дух вышибет.
— Ты все равно настоящий герой! — она ласково погладила его руку.
— Тетка твоя сказала, что больше ни дня здесь не останется. Тебя увезут, да?
— Да.
— В монастырь?
— Скорее всего. Я ей не нужна. Ее интересуют только деньги.
