Искать пришлось недолго. На самом берегу Вотрона, где суша сменяется морем, высился крест, наскоро собранный из старых жердей, на котором висел распятый Милуд. Из многочисленных ран еще струилась кровь, лицо, словно один кровоподтек.
Глотая холодный дым вперемежку с радостью – жив! – юноша принялся снимать тело. Осторожно вытащив Милуда на сушу, уложил на холодную гальку, стащил с себя куртку, подложил отцу под голову. Не найдя ничего подходящего, побежал к кромке набегавших волн, принявшись прямо в ладонях таскать соленую воду, осторожно омывая лицо отца от запекшейся крови.
– Дождался, – прошептал Милуд, пытаясь пошевелить изрезанными губами, открывая единственный глаз. – Сынок…
Отец никогда в жизни не говорил так. Милуд, никогда не повышал голос на сына, но никогда не нежничал с ним, не сюсюкал, предоставляя это женщинам.
– Бать, ты молчи, тебе нельзя говорить, – захлебываясь от навалившегося счастья, попросил Данут, разрывая на полосы нижнюю рубаху. – Сейчас перевяжу.
– Поздно, – совершенно спокойно отозвался Милуд. – Я бы уже умер, но тебя ждал. – Перехватив руку сына, пытавшуюся подлезть под спину с куском холста, попросил: – Пить дай. – Останавливая Данута, потянул к себе и, уже еле слышно прошептал: – Иди в Тангейн. Там у тебя дядя, мой брат. Купец он, звать Силудом. Силуд Таггерт. Еще. Шкатулку отыщи материнскую и мой меч. Я меч не успел взять, не дома был… – Приподняв голову, старый воин усмехнулся: – Норги мне почетную казнь устроили. Топор только был, а ели бы у меня меч… Ладно, сходи за водой. Запомни – шкатулка, мой брат Силуд…
Оставив отца, Данут побежал к поселку. В первом колодце ведра не оказалось. Во втором… Во втором, вместо воды плавали трупы… С трудом отыскав битый горшок, наполнил его водой, Данут вернулся к отцу.
– Батя, вот… – радостно сунулся парень к отцу, поднеся к его губам край горшка. Потом закричал, что есть сил: – Отец!
Плохо соображая, парень пытался разомкнуть зубы отца, а поняв, что это уже не удастся, уткнулся в мертвое тело и зарыдал…
Всю ночь Данут просидел рядом с телом отца в полудреме, в полузабытьи, не замечая ни пронизывающего ветра с моря, ни криков чаек, которые вместе с воронами делили погибших.
Ночью к нему пришла Ластя. Девушка была в длинном свадебном платье, белоснежную красоту которого портило ярко-красное пятно напротив сердца и в венке из ярко-желтых купальниц. Шею закрывали бусы, намотанные по всей длине. Но жемчужины были не светлыми, а багровыми.
– Милый, я по тебе скучала! – улыбнулась девушка странной, какой-то жеманной, так не похожей на нее, улыбкой. Скривив родные и, в то же время чужие губки, попеняла: – Я так долго тебя ждала, а ты все не шел. – Протянув парню руку, позвала: – Пойдем.
Данут встал и, словно во сне, взял руку девушки в свою. Рука Ласти была не горячей, и не холодной, но липкой, словно бы вымазанной в меду.
– Пойдем, – нетерпеливо повторила девушка, потянув парня к морю.
Данут, до которого плохо доходило – спит он или бодрствует, начал нелепо переставлять ноги, двигаясь, словно бычок на веревке. Когда набежавшая волна омочила подошвы, остановился.
– Ластя, там море! – попытался образумить он девушку.
– Не бойся, глупый, – улыбнулась девушка. – Пойдем со мной. Ну же!
Ластя легко взошла на кромку воды и пошла по ней, придерживая жениха за руку. Данут, немного поколебавшись, двинулся следом.
