И все же во многом – чертовски во многом – это было дело случая, да, дело случая.
В итоге эксперимент «лот шесть» положили в долгий ящик, однако ежегодно выделяя на него ассигнования.
Деньги шли на организацию периодического наблюдения за оставшимися в живых. Руководство рассчитывало, что в скором времени станет известно что-то новое: выявится какая-то закономерность.
Так и случилось.
Кэп перелистал папку с фотографиями и нашел черно-белый глянцевый снимок, восемь на двенадцать, с изображением девочки. Ее фотографировали три года назад, когда ей было четыре года и она ходила в бесплатный сад в Гаррисоне. Снимок был сделан с помощью телеобъектива из-за дверцы хлебного фургона, затем увеличен и скадрирован так, чтобы убрать играющих мальчишек и девчонок и выделить портрет улыбающейся малютки с торчащими косичками и скакалкой в руках.
Кэп некоторое время умиленно смотрел на снимок. У Уэнлесса после инсульта появился страх. Уэнлесс решил, что девчушку надо бы ликвидировать. И хотя Уэнлесс ныне не у дел, внутри организации нашлись люди, согласившиеся с ним. Однако Кэп очень надеялся, что до этого дело не дойдет. У него у самого было трое внучат, двое – в возрасте Чарли Макги.
Конечно, им придется отнять девочку у отца. Возможно, навсегда. Его же, после того как он сыграет свою роль, почти наверняка ликвидируют. Почти наверняка…
Было четверть одиннадцатого. Он позвонил Рэйчел:
– Эл Стейновиц еще не появился?
– Только что прибыл, сэр.
– Очень хорошо. Пришлите его ко мне, пожалуйста.
– Я хочу, Эл, чтобы вы лично довели операцию до конца.
– Понял, Кэп.
Элберт Стейновиц – маленький человек с бледно-желтоватым лицом и иссиня-черными волосами; в молодые годы его иногда принимали за актера Виктора Джори. Кэп сталкивался по работе со Стейновицем на протяжении почти восьми лет – они оба пришли сюда из военно-морского флота. Ему всегда казалось, что Эл вот-вот ляжет в больницу и больше не выйдет оттуда. Эл курил всегда и везде, но здесь это не разрешалось. Он ходил медленным, величественным шагом, придававшим ему какое-то странное подобие достоинства, а достоинство всегда связано в представлении людей с мужественностью. Кэп, видевший все медицинские карты агентов Первого отдела, знал, что величественная поступь Элберта – липа; он страдал от геморроя и уже дважды делал операцию, от третьей отказался: она могла окончиться свищом до конца жизни. Его величественная походка всегда напоминала Кэпу сказку о русалке, хотевшей стать женщиной, и о цене, которую она заплатила за то, что вместо рыбьего хвоста получила ноги. Кэп предполагал, что ее шаг, вероятно, тоже был величественным.
– Когда сможете быть в Олбани? – спросил он Эла.
– Через час после отъезда отсюда.
– Хорошо. Я вас не задержу. Как там дела?
Элберт зажал свои маленькие желтоватые руки между коленями.
– Нам помогает полиция штата. Все дороги, ведущие из Олбани, перекрыты. Пикеты установлены по концентрическим окружностям с аэропортом Олбани в центре. Радиус – тридцать пять миль.
– Вы исходите из того, что они не поймали попутку.
– Приходится, – сказал Элберт. – Если же их кто-то подобрал и увез за двести миль или больше, то нам, конечно, придется начинать все сначала. Но я уверен, что они внутри этого круга.
– Да? Почему же, Элберт? – Кэп подался вперед. Элберт Стейновиц был, без сомнения, лучшим агентом в Конторе, если не считать Рэйнберда: умен, с прекрасно развитой интуицией и – если требовало дело – безжалостен.
