В одно прекрасное утро мы сварили сразу обед и ужин и объявили, чтобы к обеду нас не ждали – идём обследовать окрестности. Сашка с Санычем выслушали невнимательно и побежали к своим острогам и удочкам. А мы пошли разыскивать спрятанное среди лесов и болот озеро Семинó, по сравнению с Плещеевым совсем маленькое, на карте выглядевшее симпатичной круглой бусинкой. Шли долго – сначала по уходящей от Плещеева узкоколейке, потом наобум через сырой, подтопленный лес. И вдруг неожиданно вышли в деревню! На одной из изб висела скромная табличка: «В этом доме жил писатель М.М. Пришвин». «Да, да, – важно покивала старушка с завалинки, – я его помню», – и показала направление к Семину: «Только к озеру вы не подберётесь, топко очень…» Мы всё же пошли и, конечно, не добрались: всё пространство на подступах к озеру было сплошь покрыто страшными чёрными топляками, висели, зацепившись друг за друга, полусгнившие деревья, раздавались странные чавкающие, хлюпающие «болотные» звуки, и даже один раз послышался протяжный вой. «Птица?» – предположила я, а Варя поёжилась: «Знаешь, пошли отсюда…» Я вспомнила: «Берендеево болото», но только много лет спустя догадалась, что пугал нас, не пускал дальше, должно быть, хозяин этих мест, сам давно ставший былиной, сердитый леший, он же лесной, болотный, озёрный царь – Михаил Михайлович Пришвин.
Возвращались в сумерках. Ноги уже не повиновались… Вдобавок мы, кажется, заблудились. Огромное Плещеево спокойно лежало перед нами, но где там наша крохотная, спрятанная в перелеске палатка? Может, надо было ещё пройти по узкоколейке? Или, наоборот, мы слишком рано свернули? Вдруг от темнеющего куста отделилась мужская фигура… Саныч! Мы со стоном бросились к нему, повисли на плечах – Варька на правом, я на левом… «Совсем сдурели! Целый день вас нет, – выговаривал Саныч, таща нас к костру, – мы уж не знали, что и думать…» Наконец-то мы дома! Стоящая посреди болота маленькая выцветшая палатка Вариных родителей показалась роскошным дворцом, действительно, она незаметно стала нашим домом.
Надо сказать, что это приключение нас нисколько не расхолодило, разве что путешествовать мы стали более осмысленно. Осмотрели город Переславль, побывали в музее «Ботик Петра», сходили на противоположный берег в монастырь, в котором находилась мастерская по ремонту сельхозтехники. Мы тогда не подозревали, что монастырь назывался Никитским, и сознаюсь, особо о нём, бывшем, не сожалели, бродили меж комбайнов и сенокосилок, а работающие там дядьки не обращали на двух девчонок ни малейшего внимания, решали какие-то производственные проблемы, спорили о нарядах и запчастях, перекликались раздражёнными голосами, но ни единого матерного слова мы не услышали. Как не слышали никогда ничего подобного ни на московских улицах, ни от пьяных деревенских парней у костра. Простой, бедной, честной и чистой была непостижимо чудесная, безвозвратно ушедшая, канувшая в Лету страна нашей юности…
Наверное, именно тогда, на пути из Никитского монастыря, я посетовала на непрекращающийся дождь. И было это, конечно, не в первый наш поход, а, наверное, на третьем или четвёртом курсе. «Всякий раз Плещеево другое, – сказала я, – помнишь, в первый год снег шёл и смерч налетал, в прошлом году было так тепло, что мы загорали, и тебе в плечо впился клещ, мы его и лучиной жгли, и маслом поливали, и спиртом… еле вытащили, а теперь и вспомнить нечего, только дождь…» – «Ничего, – ответила Варя, – значит, останется воспоминание о дожде».
