«Что, что?» – это толстый дядька слева крякает в свою трубку. «А у нас в универе…» – кокетливо пищит девчонка через ряд от нас. «Ты ж моя рыбочка! Зайчик мой!» – влюблённо вибрирует пронзительный голосок дамы сзади. Кому это она? Неужели мужу?! Как я могла такое подумать! «Соскучился по бабушке? Зайчик ты мой!»
Да, Павлу тоже памятны восьмидесятые годы. Тогда-то жизнь в очередной раз совершила крутой вираж…
– Да, и перестройка, и моя личная жизнь, – рассказывает Павел. – Приехал в Берёзовск в командировку, завязался роман с одной… хм… учительницей. Она одинокая, знаете, как бывает… Мне тридцать четыре, ей двадцать восемь. Я-то давно женат, двое детишек, мальчику пять лет, дочке три года… А она-то, учительница, как вам сказать, Лидочка, понимаете, двадцать восемь лет, а оказалась… невинной девочкой!
Это Павла так поразило, что он развёлся с женой и переехал в Берёзовск к этой учительнице. Конечно, бывшая жена очень переживала. Да он и сам переживал. Шутка ли – двое детей! Конечно, детям помогал, как мог.
– Если мог… Времена, сами помните, какие были. Завод закрыли, пришлось заняться бизнесом. Завели с компаньоном небольшую мебельную фабрику, и всё шло хорошо. Родились дети, тоже мальчик и девочка. Сыну сейчас девятнадцать лет, дочери семнадцать… Да, учатся… И вдруг – дефолт девяносто восьмого года! Да не то, что разорился, а страшно вспомнить – долги, кредиторы, убить могли!
И убили бы, если б Павел вовремя не уехал на родину, в Липецк. Только там и можно было с помощью старых связей наладить новое дело – «нет, не мебель, ну, это неинтересно…» И вот пришлось прожить там почти семь лет. Бывшая жена плакала, говорила: «Я знала, что ты вернёшься!» Павел вроде как удивлён, даже недовольно пожимает плечами, но серые глаза смотрят с достоинством – иначе и быть не могло!
– Так вы что же, у первой жены там жили?
– Ну да, где же ещё…
– Значит, она замуж больше не вышла и… никого не было?
– Нет, конечно.
За окнами погас закат, и внезапно наступила кромешная тьма – ранневесенняя, густая, мягкая, жирная, как липецкий чернозём, неожиданно взблёскивающая крупным антрацитом под нашими фарами. Автобус, тяжко вздыхая, томился в пробке.
– Ну, это уже последняя, – успокаиваю я Павла, – перед шлагбаумом…
А по обочинам, в канавах, подёрнутых ряской и набитых пустыми пластиковыми бутылками и прочим сором, самозабвенно рокотали лягушки. Потом вдруг, как по команде, смолкали, и тогда слышалось такое же дружное соловьиное цоканье. Так и пели по очереди – то соловьи, то лягушки, пока мы медленно тащились к Чукановской. Из тьмы кромешной вдруг выбегало на дорогу одинокое деревце в белой кружевной накидке – яблонька, вишенка? И стояла она так, и смотрела вслед в нерешительности, в замешательстве, и смущённо куталась в свою шаль, обхватив руками узкие плечики…
Павел рассказывает, как через семь лет, наладив новое дело и расплатившись постепенно с долгами, он вернулся в Берёзовск. Жена, бывшая невинная учительница, ревновала, попрекала, плакала…
– Но ведь вы действительно перед ней виноваты – уехали на семь лет, жили с другой женщиной…
– Ну и что? У меня не было другого выхода. И я же не собирался её оставлять, – Павел, кажется, немного обижен на скандалистку-жену, но по-прежнему доброжелателен, и в стального цвета глазах мерцает спокойное удовлетворение. – А теперь, если она сама так себя повела… Как она смела кричать на меня при детях? Сын уже взрослый…
