И такие, почти соседские отношения установились между отцом и мной. О наших заботах или радостях мы никогда не говорили, но перекидывались миролюбиво несколькими незначительными фразами и, довольные друг другом, расходились в разные стороны.
Отец во многом изменился. Утром по старой привычке я ходил к отцу пожелать ему доброго утра. Однажды, направляясь в кабинет, я уже из залы услышал там какой-то писк и крики. Войдя, и странно, с тем же трепетом, с каким входил ребенком, я увидел то, чего никогда не ожидал: на плечах отца сидел двухлетний мальчик и визжал от восторга. Оказалось, что накануне приехала сестра со своим сыном. Отец улыбнулся:
– Чудный ребенок. Не знаю почему, я всегда любил маленьких детей.
«Освобожденные крестьяне»
Днем мы с отцом пошли походить по деревне. Небольшие, выросшие перед домами березки были срублены, пруд затянулся тиной, многие постройки почти развалились. Но отношения между моим отцом и крестьянами были хорошими. Держа шапку в обеих руках, встречные мужики подходили к отцу и заводили дружелюбную беседу.
– Ну, что, справились со своей пахотой?
– Слава Богу, справились, батюшка-барин.
– Знаю ваше «справились». Поцарапали землю сверху, а не вспахали как следует. И свое добро наблюдать не хотите.
– Это верно, – говорит один с плутовскими глазами. – Тепереча мы, прямо сказать, пропащий, значит, народ. Прямо скажу – отпетый.
– Врешь, каналья. По глазам вижу, лебезишь. Сидор Карпов. А ты как думаешь? Лучше вам будет жить теперь, чем прежде при помещиках?
– Смекаю, батюшка, так. Лодырю хуже, а хозяйственному мужику лучше, чем прежде.
– Верно. Ты, брат, не пропадешь, как этот лодырь пропащий.
Крестьяне засмеялись.
В нашем парке когда-то тщательно ухоженные тропинки были заброшены и поросли травой.
– Дорого платить за эту работу, – объясняет отец.
Подсобные помещения в саду переделаны в жилые.
– Я собираюсь перейти на интенсивное хозяйство, – продолжает он. – Пользоваться местной рабочей силой просто невозможно. Купил сенокосилки, а они отказываются ими пользоваться. Ты как считаешь? Думаю привезти людей из Германии. Может быть, и наши постепенно поумнеют. Ничто не случается вдруг, на все нужно время.
В усадьбе многое переменилось. В конюшне лошадей убавилось наполовину, вместо оранжереи для персиков стоит дом для рабочих; выстроены новые сараи для сельскохозяйственных орудий. Около маленького домика, где жил наш швейцарец-охотник, кто-то снимает шапку и кланяется, как кланяются крестьяне.
– Не узнаешь? Наш старый дворецкий.
– Что он теперь делает?
– Что ему делать? Век свой доживает. А нового нашего дворецкого видел?
– Нет.
– Твоя старая няня, она у нас теперь всем занимается.
– А это что за здание? – спрашиваю я.
Отец рассмеялся.
– Это ошибка с моей стороны. Выстроил я этим олухам школу, – да детей не хотят туда посылать, говорят, что им это ни к чему.
На дороге показалась тележка, запряженная сытой холеной лошадкой; ехал не спеша, трушком благообразный старик с седой бородкой в суконной поддевке; он поклонился и остановил лошадь.
– Здравствуй, Иван Петров.
Старик, кряхтя, снял шапку и степенно подошел.
– Здравствуй, Ваше Превосходительство Георгий Ермолаевич, здравствуйте, молодой барин.
Отец ему протянул руку (что меня поразило). Тот ее почтительно пожал обеими руками.
– Откуда Господь несет?
– Да ездил тут по делам, мост осматривал.
– Ну, что?
– Ничего. Две балки забраковал да пару велел еще болтами закрепить. Мост ничего. Зато шоссе, накатка. Одно горе.
