Однажды я совершила поистине безумный поступок: я попыталась научиться скакать на месте форейтора. Конечно, пришлось взять дамское седло; в те дни ничто иное в Германии не допускалось. Да, я училась скакать на месте форейтора в дамском седле! Представьте, как это неудобно. Разумеется, я не показывалась на глаза соседям, иначе дома меня ждал бы безобразный семейный скандал. Такую дикую вольность никто бы не потерпел. Почему мужчинам позволено все, а женщинам – ничего? В наши дни, напротив, женщинам позволено много – по-моему, иногда даже слишком много. Я предпочла бы, чтобы они больше сидели дома, рожали больше детей и сами за ними смотрели.
Прекрасно помню, как однажды в воскресенье вскоре после моей свадьбы Плесс посетил император; он и мои свекор, свекровь и невестка проследовали вперед. Мне нужно было переодеться, и я сказала, что скоро их догоню. Я поспешно переоделась в короткое красно-коричневое уличное платье и шляпку. Свекровь и невестка после церкви оставались в длинных платьях; они переодеваться не стали. Кайзер оглядел меня с головы до ног и похвалил: «Вот что я называю нормальной одеждой: короткая юбка и прочные башмаки». Я очень смутилась и ничего не ответила.
Вечерами мы сидели вокруг стола, посередине которого стояла лампа; женщины держали в руках вышивание. По утрам я обычно вставала в бесхитростном и радостном настроении; мы сидели под тюльпанными деревьями, писали письма или шили. Ничего другого не позволялось.
В Промнице, главном охотничьем доме в Плессе, дамам не разрешалось носить вечерние платья и украшения. Поэтому, хвала небесам, там было уютнее. И вот однажды вечером, чтобы подразнить милого свекра, я спустилась к столу в платье, сшитом из двух мешков, которые я взяла в конюшне. В одном я проделала дыры для рук, а из обрезков получились рукава. Из другого мешка я соорудила юбку и надела красный галстук, а на запястья – поясок и банты. Я молча села рядом со свекром за ужином. Посередине трапезы милый старый джентльмен удивился: «Не могу понять, почему рядом со мной так сильно пахнет лошадью и сеном» – и развернулся, чтобы спросить у слуги. Конечно, слуги знали, в чем дело. Наконец он наклонил ко мне голову и прошептал по-немецки:
– Простите, дитя, но боюсь, что запах исходит от вас!
Я прыснула, не сдержавшись, и ответила, также по-немецки:
– Вы совершенно правы, я взяла два новеньких мешка у вас в конюшне – вам не кажется, что я прекрасно выгляжу? На мне, как видите, нет украшений. Жалко будет выбрасывать такое милое и полезное платьице.
Сразу после замужества меня предупредили, что дружеское общение с прислугой в Фюрстенштайне и Плессе – не fürstlich, то есть занятие, не достойное княгини. Впрочем, через несколько лет я взяла власть в свои руки, часто приказывала заложить карету и ехала, куда хотела. Помню, в начале моей семейной жизни мы поехали осмотреть новую больницу в Швайднице. Врача, который показывал нам больницу, я сочла очень грубым и жестоким. Мне не хотелось видеть все ужасы, которые он мне показывал, и беспокоить несчастных больных. От некоторых зрелищ меня замутило. После муж сказал мне: доктор, скорее всего, поступил так нарочно, чтобы вызвать у меня отвращение и мне не хотелось бы туда возвращаться. Представители среднего класса, дорвавшись до власти, предпочитали сами править в своих курятниках, чтобы их не критиковали «сверху» и не подмечали их недостатки. Позже мне предстояло встретить немало таких людей: они ожесточенно противились нашим попыткам очистить грязную реку, куда многие городки сливали свои отходы и потому смертность среди тамошних жителей была чудовищной. К моим английским идеям оздоровления санитарных условий отнеслись с возмущением, и я много лет боролась за то, чтобы исправить это позорное положение дел, о чем я расскажу позже.
