Пусть Гарзонга сейчас нет в подземных огненных чертогах – он непременно вернется, вернется и спросит Шаарту: «Достойна ли ты меня? Не стыдится ли тебя твое племя и клан? Где твоя храбрость, твоя твердость, где твои клинки? Пусть они расскажут все о тебе».
Шаарта молилась, стоя на коленях и склонившись лбом к самым камням – что в ее новом теле было не так уж просто сделать. Она изо всех сил старалась не замечать ни своего нового роста, ни грубой черной шкуры, ни когтей. Гигантская подземная каверна, на краю которой застыла орка, погрузилась в полутьму. Пламя дикой магии, выплеснувшееся вовне, успокоилось, опало, переливалось теперь далеко внизу, каменная крышка захлопнулась; лишь оранжевые сполохи перебегали по неровному, почти плоскому своду.
Голос Шаарты, рычащий выговор истинного орка, смешивался с тихим гулом подземного огня.
Закончив, она поднялась, еще раз окинула взглядом бескрайний простор меж пылающим морем и мертвым камнем. Что ж, она готова – готова идти и отвечать перед всеми богами Драконоголовых, которые захотят судить ее. Хозяин на воле, и она очень надеялась, что он жив и здоров, но все ж таки старалась не слишком о нем думать. Почему-то мысли эти резали тоской, будто острым ножом… нет, нет, их земной путь вместе окончен, как и ее собственный.
Пора.
Шаарта легко закинула за спину сверток с Проклятыми клинками, мгновение покачалась на краю огнистой бездны – пламя тихонько бурлило, точно остывающая похлебка, – а потом шагнула за край.
Полета она почти не ощутила.
Пылающая магия приняла ее в свои объятия, в первый миг даже приятные, и сомкнулась над головой. Шаарта не сопротивлялась, погружаясь в жидкий огонь глубже и глубже.
Через несколько мгновений приятное тепло сменилось жаром, а потом – обжигающей болью. «Скоро, – Шаарта изо всех сил стиснула зубы. – Скоро все закончится. Еще чуточку потерпеть…»
Но боль не отпускала. Боль объяла ее, сжала, лишила движения, дыхания; во всем мире не осталось ничего, кроме боли. Огонь пожирал плоть, огонь стал ее руками, глазами, сами кости вспыхнули, сгорая. Шаарта закричала бы в несказанной муке – если бы только могла кричать.
«Если бы я знала, что умирать так больно!..»
Боль терзала неотступно, точно охотничий пес, вцепившийся в добычу; вгрызалась в кости, в мышцы, в голову, хотя Шаарте казалось, что тела у нее уже давно не осталось.
«Неужели так будет вечно?.. Неужели такова воля Гарзонга, его кара недостойной воительнице, запятнавшей-таки свою честь? Что же я наделала!..»
Боль не отступала. Сознание помутилось, мысли уходили, осталось только страдание. И вдруг… Что-то шевельнулось рядом. Кто-то словно погладил несчастную орку, протянул руку, ободрил: все будет хорошо, терпи, дочь Драконоголовых, награда за испытание превысит его стократно.
«Нет! Нет! Я не хочу! Дайте мне умереть!..»
Нечто рядом – то, что показалось измученной орке двумя прозрачными лентами, – обвилось вокруг нее, прижалось плотно, будто защищая, – и боль начала уходить, утихать. Но и ленты эти – они словно впитывались в кожу, которой больше не было, они становились Шаартой, ее новым телом, ее защитой и сутью, и это почему-то испугало ее куда больше пламени.
«Нет! Нет! Оставьте меня!..»
Но она ничем не могла помешать. Не могла ни пошевелиться – нечему было шевелиться, – ни отвернуться, ни оттолкнуть, ни убежать. Только с ужасом ощущать, как тело возвращается к ней – уже другое, новое, не поддающееся магическому огню.
