– Спят черти, – прошептал парень, – давай и мы окопаемся.
Молча разрыли снег почти до твердой, покрытой льдом земли и легли в неглубокую яму.
Как они могут спать перед боем на 15-ти градусном морозе! – озноб пробежал по телу Григория. Оп поправил шлем и уткнул нос в рукав шинели. – А хорошо бы действительно заснуть, забыть про предстоящий бой, про мороз, про войну.
Плечо парня упиралось в плечо Григория и с этой стороны было не так холодно. Заснув на морозе, можно вообще замерзнуть, Григорий вспомнил, что почти у всех солдат, прибывших вместе с ним, нет телогреек, что на первом же переходе, после выгрузки из эшелона, замерзло сто человек. А может быть заснуть и замерзнуть легче, чем идти в бессмысленное наступление, напрягаться, испытывать животный страх, а потом быть убитым или изуродованным? Изуродованным! – Григорий согласился бы, чтобы его сейчас, немедленно ранили и он очутился бы в теплой комнате в мягкой постели. А где сейчас теплые комнаты в России? Везде холод, террор… Где Катя, что с ней, что она сейчас делает? Может быть, она молится за меня. Господи, помоги пережить всё это!
Где-то сбоку раздался четкий хруст снега. Григорий поднял голову. Высокая фигура в белом саване, на шее автомат. Шаг широкий. Время от времени останавливается и дает лежащим в снегу какие-то приказания. Вот она подошла совсем близко, слышен голос тугой, грубый. Приказ и ругань кощунственная, отвратительная. Перед смертью они тоже вспоминают Бога, но как! – думает Григорий.
– Сигнал атаки: красная и зеленая ракеты, – долетает до Григория, – и чтобы сразу идти в наступление, а то я вас…
Кого он этим запугает или ободрит? В его собственном голосе предельное напряжение, почти отчаяние. Мерзавцы! Обокрали душу русского человека… а русские люди спят перед боем в снегу и ничего не отвечают. Едва ли они будут наступать; восстать они не могут, но объявить итальянскую забастовку под огнем противника пожалуй сумеют. А как вообще можно наступать! Пулеметчики пулеметной роты будут стрелять первый раз из пулемета, у минометчиков нет минометов, стрелки не умеют пользоваться винтовками…
Ноги стали мерзнуть. Григорий встал и, прячась за куст, стал топтаться на месте. Белые фигуры лежали неподвижно. Что-то хлопнуло и над мохнатыми от инея кустами взвилась вверх красная ракета, поднялась высоко в небо, рассыпая искры, остановилась и затем медленно поплыла вниз. В то же мгновение снова что-то хлопнуло и пересекая трассу красной взлетела изумрудно-зеленая ракета и сейчас же, ломая хрустальную тишину синей ночи, защелкали, затрещали, захлопали ружейные и пулеметные выстрелы. Какие-то белые фигуры на самой опушке стали перебегать, низко пригибаясь к земле. С двух флангов, наперекрест друг другу, полились золотые капельки трассирующих пуль пулеметов. На белом пологе поля, за которым в неведомой дали скрывалась деревня, занятая неприятелем, красными зловещими бликами затрепетало пламя, и Григорий ясно увидел соломенную крышу сарая, в которую продолжала вонзаться расплавленная струя трассирующих пуль. Ближайшие к Григорию солдаты продолжали лежать, распластавшись в снегу, не подавая признаков жизни.
– Ложись скорее! – громко крикнул второй санитар, – ложись скорее, а то…
В общем треске и гуле стали выделяться хлопки разрывов ротного миномета. Немцы открыли ответный огонь. Григорий бросился на землю и в тот момент, когда его руки уперлись в ледяную корку, над головой что-то ухнуло и по шлему скользнул осколок.
