– Вот сволочи! – Борис стукнул кулаком по столу. – Что думаешь делать?
– А что бы стал делать ты?
– Я этих скотов по одному бы замочил, планомерно и неотступно. Без пощады!
– Ну и я так же думаю. И там, – я поднял палец вверх, – тоже так думают. Как ты считаешь, оставили бы меня там, – я снова показал на небо, – живым, если бы думали по-другому?
– Точно! Это тебе такое предназначение выпало.
– Вот-вот! Давай выпьем, Боря. Ты всё правильно понимаешь.
Мы выпили. Я почувствовал себя счастливым. Боря не подведёт. В той истории с закладкой не были виноваты ни я, ни он. Какой-то скрытый заводской дефект проявился в самое неподходящее время. Но говорить об этом было нельзя. Нужен был козёл отпущения попроще, и я им стал. Но не стоит вспоминать об этом, иначе Борю не сбить с этой темы никакими силами.
Я показал ему пустой бланк немецкого загранпаспорта.
– Можешь сделать из этого паспорт со всеми штампами на Альберта Мюллера с моей фотографией?
– Алик, как дважды два. У тебя карточка есть?
– Вот то-то и оно, что нет. Мне надо бы и внешность изменить.
– Алик, как дважды два. Пошли, я тебе что-то покажу.
В соседней комнате Боря слазил под кровать и вытащил оттуда посылочный ящик со всякой всячиной.
– А ну-ка… – он приложил к моей верхней губе искусственные усы и провёл по ним умелыми движениями пальцев. – А ну-ка, посмотри на себя.
Из зеркала смотрел кто-то усатый, отдалённо похожий на меня.
– Вот. Теперь укоротить и подбрить твои брежневские брови, да всего покрасить в рыжий цвет – мама родная не узнает. Будешь рыжим тевтонцем, чистым Мюллером.
– А у тебя краска есть?
– Обижаешь. У меня всё есть. Давай сделаем тебя прямо сейчас рыжим. Завтра с утра сфотографируешься, к обеду поднесёшь мне фотографии к Детскому миру. А вечером получишь паспорт. Со штампом Шереметьевского поста и с визой на полгода. Согласен?
– О’кей. Валяй. А немецкие штампы?
– Будь спок. Контора веников не вяжет. Никакой БКА1 не подкопается. Ты с какого года, с сорок седьмого?
– Угу.
– Всё с тобой ясно, пошли в ванну.
Борис по специальности радиотехник. Но в ОТУ он освоил как хобби и специальность гримёра. Он часто тренировался на жене, и её редко было можно узнать. У неё всегда было новое обличье. Он с явным удовольствием сделал из меня подлинного арийца. Я с трудом узнавал себя даже без накладных усов: стрижка моя изменилась и стала вполне в духе последней моды. Цвет её был радикально рыжий на зависть самому Чубайсу. Брови стали тонкие и фигурные. Они придали совершенно новое выражение моему лицу не только цветом, но и формой. Боря прилепил на меня тонкие рыжие усики, и процесс моего преображения был доведён до полного триумфа. Я не узнавал себя сам!
Мы допили остатки «смирновской». Боря уверил меня, что на него я всегда могу положиться. В наше лихое время Боря может оказаться незаменим.
– Алик, а ствол у тебя есть?
– Официально у меня ничего нет, а неофициально…
– Понимаю. Что за пушка?
– «Зброевка», «восемьдесятпятка».
– Ух ты! Постой, постой, ты же у нас снайпер. С такой пушкой ты и на сто метров не промахнёшься.
– Не пробовал, но возможно.
Улеглись мы спать за полночь. Утром вставать было тяжеловато, но Борис заварил такой кофе, что ноги меня сами понесли в город, а Борис улетел к себе на службу, не рискуя опоздать.
На Арбате в автомате я сделал несколько серий снимков для паспорта в полуанфас и в анфас, слева и справа, с широкой улыбкой и с улыбкой умеренной, а также и вовсе без улыбки. С двенадцати часов я занял позицию у Детского мира, и вскоре появился Борис. Он забрал у меня все фотографии и послал меня к себе домой, отдав ключи от квартиры. Что толку впустую бить ноги по улицам, особенно после тяжёлого ранения?
