Когда он мчался по белоснежному Бейруту, мимо банков, особняков, ресторанов, вдоль зеленого, как малахит, моря, он втискивался в сиденье машины, ожидая, что по стеклам хлестнет автоматная очередь.
Его привезли в военный центр Хизбаллы. Высокий бетонный забор, железные раздвижные ворота, камеры слежения. Перед воротами пост, бетонный дот, бруски, затрудняющие движение машин. Ворота неохотно раздвинулись, пропуская автомобиль, и Торобов оказался перед одноэтажным строением штаба. Над входом развевался флаг Хизбаллы, – желтое полотнище с зеленым автоматом Калашникова, вплетенным в арабскую вязь: «Партия Аллаха».
Перед входом его ждал Гассан, сердечный друг, боевой товарищ, при виде которого в душу Торобова пролился свет и стало светло и чисто.
– Леонид, брат мой!
– Брат мой Гассан!
Они обнялись, прижимаясь, щека к щеке. Торобов сквозь военную ткань чувствовал, какое крепкое у Гассана тело, с играющими мускулами. Неутомимое в ходьбе по горам. В перебежках, когда за спиной неподъемный тюк с боеприпасами, провизией и оружием. Когда лопата прорубает мелкий окоп и звенит и искрит о камни. Когда у товарища кровью пропитан бинт и надо его нести, укрываясь от израильских снайперов.
– Слава Аллаху, я снова вижу тебя, Леонид!
– Слава Аллаху, Гассан!
Он был все тот же, неутомимый и бесстрашный воитель. Только круглое, с кошачьими усиками лицо усохло, глаза ушли глубже в подлобье, на лбу стал заметнее шрам, начертавший маленький вензель.
– Чуть позже мы пообедаем с тобой, Леонид. Сейчас начинается торжество. Мы провожаем бойцов Хизбаллы в Сирию, на войну. Прими участие в торжестве. А потом будем разговаривать с тобой без конца, брат мой.
На плацу, на открытом солнце, в длинном ряду, без оружия, стояли бойцы. В пятнистых, зелено-коричневых мундирах, в одинаковых кепочках с козырьками. Поодаль толпились женщины, дети, родня, провожающая солдат на войну. На дощатом помосте, у микрофона, стояли командиры, мулла в пышной черной чалме, желтело знамя с зеленым «Калашниковым», в открытых ящиках тускло сияли автоматы. В отдалении виднелись грузовики с зачехленными кузовами.
Солнце светило в зените, и каждый солдат отбрасывал маленькую круглую тень. Стоял в ней, как на крохотном острове, вокруг которого волновался раскаленный воздух, жестко блестел истоптанный плац, в слезном ожидании застыла родня, зеленел брезент грузовиков. За пределами этих крохотных островков их ожидала война, смерть, страдание, и солдаты боялись покинуть эти спасительные островки, шагнуть в жестокое пекло.
Мулла читал напутственную молитву. Старый, грузный, замотанный в белую материю, с седой бородой, в которой открывался темный рот и излетал гортанный, певучий, с множеством переливов, стенающий голос.
– Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного!
Молитва казалась бессловесной. Была песнопением, в котором трепетали волшебные звуки, излетали не из седой бороды, не из темного рта, а из синего огненного неба. Молитва истекала оттуда, из лазури, которая проливалась на землю по извилистому прихотливому руслу. Орошала солдат.
Солдаты завороженно слушали. Их омывала лазурь. В этом лазурном бесплотном свете они отправятся в смертельный поход, и эта лазурь сделает их бесстрашными и бессмертными. Ибо смерти нет, а есть мгновенный перелет сквозь темную, оставленную пулей точку, за которой раскрывается бесконечное пространство любви, красоты и блаженства. Солдаты, одетые в боевую пятнистую форму, сядут в грузовики, зачехленные пыльным брезентом, и отправятся в лазурную даль, где вечная благодать.
