– Думаю, что американцы, подобно немцам, чтят букву инструкции и поэтому запустят авиацию за час до выхода колонны.
Зашел хозяин дома Захаров, он рассказал, что за местными полицаями прибудет завтра автомобиль с их новым начальством, и тогда уже поставят их вдоль дороги. Где именно – никто не знает.
– Ты мне вот что скажи, Захаров. – У Миненко был загадочный вид. – Точно, что их никто не знает? Я имею в виду начальников полицейских?
– Точно. Прежних арестовали, те там что-то много украли, вот новых и поставили.
– А сбор у полицаев где?
– Вот здесь. – Захаров на карте указал развилку примерно в паре километров. – В шесть ноль-ноль завтра. Наши придурки поедут на Пашке – это шеф местной полиции.
– Понятно. – Миненко кивнул. – Какая машина у этого начальника гестапо?
– «Жигули» третьей модели, красная, как пожарная машина.
– Да, такую машину ни с кем не спутаешь. – Миненко злорадно потер руки и вышел из дома, на ходу доставая мобильный телефон.
– Эй, Иван, ты тот телефон достал? А то… это… раньше времени устроишь салют.
– Все нормально. Тот самый, что мне сейчас нужен.
Минут через пятнадцать он вернулся, улыбаясь своей обычной лучезарной улыбкой, подмигнул мне, а когда Захаров вышел за хлебом на кухню, наклонившись к уху, рассказал:
– Коль этих полицаев никто не знает, то их завтра возьмут тихо, переоденутся и встанут на дорогу.
Я оценил изящество задуманного и просто показал ему большой палец. Не сговариваясь, мы решили не посвящать Захарова в этот план. Не то что не доверяли ему – просто односельчане, пусть и подонки, а все равно жалко. Русский человек – жалостливый, лежачего бить не будет.
Так и русские женщины одинаково совали последнюю краюху хлеба и кому-то из советских пленных, когда их гнали немцы, и пленному немцу, когда тот шел в колонне под конвоем советского солдата.
Поэтому от греха подальше лучше при Захарове молчать, а то будет добрый дядька корить себя за смерть недоумков. В том, что они не доживут до обеда, отчего-то я не сомневался ни секунды.
Был ли я готов к тому, что вот так просто Миненко решает чьи-то жизни, что мы точно так же планируем убить массу незнакомых нам людей? Нисколько. Только внутри было возбуждение. Я старался его гасить. Только вот выпить много нельзя, а от никотина и в горле уже першит, и глаза слезятся. Часов в одиннадцать вечера мы легли спать. Надо было вставать часа в три.
Сказать, что мы с Миненко спали, – соврать. Крутились на постелях, вслушивались в ночные шорохи, то вдруг собаки забрешут на другом конце деревни, то одиночная машина осветит стену… Всякий раз машинально ощупывали пистолет. Эх, нервы, и почему вы не как канаты стальные?
Пора! Пора! В путь!
Мы встали без будильника, ополоснули лица, не брились. Не знаю откуда, но вдруг всплыло в памяти, что худая примета бриться в день боя. Накануне – можно, в день – не смей. Вперед!
Мы сели в «Москвич», которым управлял Иван Николаевич.
Не знаю отчего, но зубы начали выстукивать дробь. Я вставил сигарету, изжевал фильтр, чтобы не слышал Миненко, как я волнуюсь. Бейсболка быстро напиталась потом, и он, не удерживаемый ничем, струился по лбу, по лицу. Я сдернул ее, все-таки армейское кепи удобнее. Вытер пот рукавом.
– Потеешь, полковник? – без иронии, серьезным голосом спросил Миненко.
– Потею, – честно признался я. – А ты?
– И я потею, – ровным голосом ответил Иван.
– Не видно.
