– Я понимаю, всем нам сейчас трудно, – сказал Охвен. – Шок, некая моральная травма, приспособление к новым условиям.
Мортен чуть в обморок не упал, услышав такое от своего старинного товарища.
– Ты хочешь об этом поговорить? – вкрадчивым голосом спросил Тойво.
Илейка немедленно рассмеялся, а Макс только головой покрутил – он не понимал этого языка.
Охвен на секунду поджал губы и произнес:
– Покорнейше прошу меня извинить.
После этого немедленно ощупал свои ноги, прошелся взад-вперед, изобразил бег на месте, потом несколько раз присел, отставляя поочередно то правую ногу, то левую, поднимаясь.
– Это он подвижность свою проверяет, – объяснил всем Мортен. – Увечным был до этого времени. Хромым.
– А! – понимающе ответили все и даже Макс, который ничего не понял.
Мортен тоже принялся осматривать себя и охлопывать, словно бы соскучился по себе, любимому. Антикайнен пошел осматривать подвал слева от лестницы, Илейка – справа. Они встретились посередине.
– Ничего, – сказал Тойво.
– Ничего, – сказал Нурманин.
И они вновь пошли по кругу.
Макс в недоумении ухватился за свой полуоторванный погон и подумал: может, пришить его пока время есть? Потом махнул рукой: какое, нахрен, время! У него смешной суд впереди с несмешным приговором. А тут народу в камеру набилось, как сельдей в банку.
– Уважаемые сокамерники! – начал он свою речь. – Не знаю, как вам, но мне существующее положение кажется тревожным.
Сокамерники начали переглядываться: слова русского языка были не вполне знакомы многим. Тойво вздохнул и перевел. Тогда все дружно закивали головами, соглашаясь.
– Ну, говори дальше, – сказал Антикайнен Максу, и тот обрадовался.
– Так вы по-русски говорите! Вот удача-то. А я слышу язык «Калевалы», но ни черта в нем не разбираюсь. Мне друг Ванька сто раз на нем руны читал, – ответил майор.
Народ подошел поближе, прислушиваясь.
Макс неожиданно потерял нить своих размышлений, которые он собирался озвучить, но не растерялся.
– Макс, – представился он и протянул вперед свою ладонь.
Каждый из присутствующих по очереди подошел к нему и пожал руку, назвавшись Тойво Антикайненом, Илейкой Нурманином, Мортеном из Гломмы, Охвеном Аунукселяйненом. Никто не достал ножик и не помышлял начать резать друг дружку.
– Ну, рассказывай, как ты под креслами очутился, – предложил ему Тойво. – Я тебя сразу увидел, едва только из камня вылез. Ты, можно сказать, старожил.
– А я тебя знаю, – ответил Макс. – Или не тебя. Но был такой Тойво Антикайнен красным финном. Правда, с определенного времени нельзя его вспоминать. Закон запрещает.
– Это что за такой закон? – обиделся Тойво. – Это незаконно, когда запрещают людей вспоминать самым законным образом. Откуда ты, Макс?
– Я родом из детства. А детство мое было в Союзе Советских Социалистических Республик. Теперь часть этой страны зовется государством Россия.
– И что же получается – Россию захватили враги?
– Да, – вздохнул Макс. – Именно так дело и обстояло. До определенного момента. Нынешнего момента.
Тойво с недоверием посмотрел на него, но возражать не стал. Неизвестно в какую реальность он из камня вылез. Хорошо, хоть не обратно в Соловецкую.
– Хорош! – вступил в разговор Илейка. – Я лишь через слово понимаю, но понял, что не понял ничего. Говорите для всех.
– Йа, йа, – закивали головами Охвен и Мортен. – Штангенциркуль. Натюрлих.
Макс нисколько не смущался выступать перед общественностью. Он мог говорить даже перед аудиторией. Перед комиссиями у него получалось похуже, потому что приходилось выискивать в своем словарном запасе слова, которые делались понятными членам этих комиссий. Ну, а перед горсткой товарищей, свалившихся в его кампанию, как снег на голову, точнее, повылазивших из обыкновенного камня фундамента – ну, или необыкновенного камня фундамента – вообще, плевое дело.
