– Я уж думал, вы на автобус опоздали…
Дед стоял за калиткой, поджидая столичных родственников.
– Здравствуйте, Евгений Иванович.
– Оленька, я не могу запретить тебе называть меня по имени-отчеству, но это необязательно, я уже говорил. Берите пример с дочки. Ты как меня величаешь, Дашуль?
– Дед. – Она по привычке повисла у старика на шее, вдыхая солнечный аромат загрубелой кожи и седых волос.
«Стариком» Евгения Ивановича можно было окрестить разве что по традиции. По той самой, которая делала из героинь классической русской прозы «старух» в неполные тридцать лет. Евгений Иванович отличался крепостью тела, подтянутостью и завидной молодцеватостью и в стати, и в жестах, и во взгляде серых глаз. Даша навсегда запомнила, как была поражена, когда впервые оказалась с родителями летом на итальянском курорте и увидела, что у седых дядечек, оказывается, бывают покатые плечи, висящие бока, а главное – беременные животики. До того она искренне считала, что мужчины с возрастом остаются стройными и сильными, а отца от деда можно отличить разве что по цвету бороды и пышности шевелюры. Кроме того, Евгений Иванович привил сыну понимание того, что «мужик без бороды – что баба с бородой», правда, Константин Евгеньевич предпочитал носить бородку более «академическую», максимально короткую и опрятную, тогда как «дед» относился к ней так, как жители посёлка – к лесу. Высокий, почти лишённый морщин лоб, плавно переходил в затылок, однако, что интересно, Евгений Иванович ни на кого и никогда не производил впечатление лысого. Даша помнила, как кто-то из знакомых в компании начал рассказывать при деде анекдот про лысого повара, Евгений Иванович смеялся громче всех, а рассказчик осёкся лишь когда уже было поздно.
– Ну, заходите, коль приехали. – Продолжая улыбаться, дед запер калитку и забрал обе сумки. Никто этому его жесту не воспротивился, даже Ольга. – Негусто харчей набрали, однако.
– Харчей немного. В основном вещи…
– Правильно. Жратвы у меня на первый месячишко хватит, а там посмотрим.
– Месячишко? – Уже по-хозяйски прошедшая вперёд Даша оглянулась. – Ты серьёзно?
– А кто же их знает, когда они там угомонятся? Раз такую заваруху устроили, явно не на два дня. Поживёте пока тут, в безопасности. Не будем загадывать. Костя-то что говорил?
– Чтобы ты меня стрелять научил, – вспомнила Даша.
– Это, коза, само собой…
– Я надеюсь, он завтра приедет, – поспешила вмешаться Ольга. – Хоть на велосипеде, а приедет.
– Народу, небось, полно было?
– Всю дорогу простояли. – Даша взбежала на крыльцо и распахнула перед дедом дверь. – Заходи и будь как дома!
Ольга строго подняла бровь, однако сообразила, что стала свидетельницей их личного ритуала, в который не была посвящена, и благоразумно промолчала.
Внутренности «усадебки» ничем не отличались от тех, которые строили на почти казённые деньги счастливые обладатели участков в послевоенные годы. С улицы гости попадали на застеклённую веранду, которую в Подмосковье принято было называть террасой, и которая считалась кухней. Отсюда вторая дверь открывалась сразу в большую комнату или сени. В случае Евгения Ивановича сеней не предусматривалось. Просто две просторные комнаты, первая из которых служила гостиной со столом, печкой и кроватью, а вторая – спальней, детской, игровой, одним словом, тем, что нужно было подраставшей внучке и её родителям. Между комнатами неведомый архитектор, вероятно, сам дед, расположил узкий коридорчик, половина которого была занята совмещёнными удобствами с горячей водой в бойлере. Другая половина представляла собой лестницу-шкаф, уходящую на второй нежилой этаж. Строго говоря, нежилым он оказывался в зимнее время, поскольку высокие окна плохо удерживали тепло, но зато весной и летом здесь было настоящее раздолье и царила атмосфера полноценного тропического бунгало – с гамаком под потолком, мягкими подушками, разбросанными по деревянному полу, и постоянными сквозняками. У Даши тут было даже своё плетёное кресло-качалка, в котором она любила слушать музыку и иногда даже спать.
