Они вошли. Через пару секунду под потолком зажглась длинная и узкая неоновая лампа.
Зяма, услышав, как сзади сдавленно чертыхнулась Милка, обернулся и зло прошептал:
– Совсем, лярва неумытая, ополоумела? Нашла, понимаешь, где рогатого поминать. Так и накликать, мля, недолго.
– Дык, я н-ничего т-такого…, – принялась отчаянно заикаться девица. – П-последней, мля, вошла. Развернулась, чтобы д-дверку п-п-прикрыть. А нет т-там, мля, никакой д-дверки. Т-т-только стена…
«Действительно, кирпичная стена», – взглянув, окончательно запечалился Зяма. – «Наверное, опять глюки начались, мать их галлюциногенную. Ох, не ко времени…. Кстати, а откуда здесь взялся свет? Ведь, электричества-то к «Колизею» так и не подвели…. Засада какая-то. Страшновато даже, мля, немного. Так и на измену можно подсесть. В том смысле, что жидко обхезаться – ненароком – в штанишки…».
– Шагаем, человеки пришлые, – сухим и слегка надтреснутым голосом велела Шуа.
Они и шагали – размеренно, отстранённо и равнодушно.
– Какой коридор-то длиннющий, – монотонно бормотал Ржавый. – И, мля, с уклоном…. Куда он ведёт, интересно? Глубоко под землю? А, Зяма? Молчишь, чувырло братское? Ну, молчи-молчи. Молчун хренов, мля…. А, вот, эти длинные лампочки под потолком. Непривычные, так их и растак. Гораздо тоньше стандартного «дневного света». Висят, понимаешь, через каждые десять-двенадцать метров. Висят, светят и, такое впечатление, мля, слегка шевелятся. Словно живые…. И, заметь, никаких окон нет по сторонам. Ну, ни единого. Как такое, мля, может быть? Бред бредовый и запущенный…. Ноги же сами идут. Понимаешь, Зяма? Сами собой…. У тебя, мля, аналогично? Ну-ну. Да, дела-делишки у Петрова Гришки…. А наша новенькая? Она же, мать её растак, была в кожаном тёмно-бордовом плаще. В модном и, наверняка, дорогущем. А сейчас? Дерюжка какая-то серо-бурая, типа – старенькая мешковина…. И спина у неё была прямой. А сейчас – сутулая. Даже, мля, с небольшим горбиком. Ещё и постукивает чем-то на ходу…. И голосок у неё изменился. Подозрительно, однако, гадом буду…. Эй, красотка незваная! – повысил голос. – Притормози-ка, дорогуша. Разговор к тебе имеется.
– Ась? – обернулась идущая впереди женщина. – Громче говори, милок. Туга я нынче на ухо. Стара стала, извини…
«Старуха, мля!», – мысленно охнул Зяма. – «Древняя-древняя, в рваных и драных лохмотьях. А по лохмотьям вши, так их всех и растак, ползают. Жирные такие, молочно-кремовые, мля. Шустрые-шустрые…. Старая карга на кривую клюку опирается. Ею, значит, и постукивает по бетонному полу – в такт шагам…. Носяра же у старой ведьмы приметный: длинный, крючковатый, очень мясистый и весь, мля, усыпанный крупными разноцветными бородавками. И тёмно-сизые имеются, и ярко-багровые, и нежно-розовые. Гадость неаппетитная и законченная, так её и растак, короче говоря. А глаза-то, тем не менее, прежние: чёрные-чёрные, неподвижные и бездонные – словно старинные колодцы в дикой пустыне…».
– Дык, бабушка, это я так, – смущённо вильнул взглядом Ржавый. – Показалось…
– Показалось, так показалось, – покладисто прошамкала беззубым ртом старуха. – Внучок.
– А как зовут-то тебя, бабанька?
– По-прежнему. Шуа.
– Ага, понял…. Дальше идём?
Старушенция, не ответив, резко развернулась и, бодро постукивая своей кривой клюкой по тёмно-серому бетону, зашагала вперёд.
– Что это такое, брателло? – шёпотом заканючил на ходу Ржавый. – Ничего, мля, не понимаю.
