Достоинство и вера в добродетель,
Свобода, моего изгнания свидетель,
И преданности прерванный полет!
Джерси. Мне дорог этот берег,
Английский флаг полощет ветер,
Свободы защитив покой.
И черная вода с приливом странным,
Корабль – немых просторов странник,
И волн таинственный прибой.
Люблю я чаек в море сонном,
Несущем бисерные волны,
Что с бело-пепельным крылом,
То утонув в гигантских водах,
То снова устремляясь к звездам,
Как душу покидает боль.
Люблю торжественный утес,
Где вечны стон и горечь слез,
И совесть, обожженная плетьми,
Как волны у отвесных скал,
Бьет прямо в сердце наповал
Скорбящих над погибшими детьми.
I
Так значит, все старье ушло, и вот ваш консулат!
В погожие деньки, когда ничто не досаждало,
Ни лай бульдога и ни гневной гидры взгляд;
Как вражеский агент! Как буря, кидая кедры вряд,
Чтоб вам на голову обрушить, и в эти дни
За неимением Терсита, они подлее не смогли
Найти Дюпена, на нем остановили взгляд.
Когда ты пашешь, сеешь, глаз темных не смыкая,
Они уж предали народ, неся ему измену,
Шута Бобеша президентом называя,
В противовес Мандрену.
Звучал, как калебаса, его бесстрастный глас,
Блестящему оратору – насмешки и напасти
– Глупцы! Убогой, низменной душе дают подчас
Вершины безграничной власти;
В один прекрасный день, всему пришел конец,
Солдат с мечом в руках, оставив темный угол,
Вошёл в тот храм богов, где для людских сердец
Забрезжила заря, раскинув алый купол!
Сжигают там и тут пред алтарем закон,
Честь, долг взывали его к разуму, борясь,
– Сядь с молнией в руке на свой курульный трон! —
Увы! Он тихо погрузился в грязь.
Пусть будет там навечно!
И пусть всегда там спит!
Пусть гнусное виденье вовек исчезнет прочь.
Пусть растворится там!
И пусть в огне сгорит!
И черным станет, будто ночь!
И даже разыскав его, порой не различить
В уродливой клоаке, зияющей во тьме!
Все то, что тащится и то, что силится ползти,
Перемешается в своем небытие!
История о нем не вспомнит с этих пор,
И скажет, увидав его в грязи грехов:
– Да, кто это такой? Стране принес позор,
Отныне это имя затерлось средь веков! —
О, если б эти грешники попали в ад,
Их дьявол не изгнал бы их в своей надменной желчи!
Поэты! Те, что палицей суд праведный вершат,
Отобразите этот темный век пожёстче.
Не правда ли? От пропасти, где правосудья крах,
Надежда убегает с пылающим лицом,
Скажите же, ты, из Патмоса затворник и монах,
Ответь ты, Данте, ты, Мильтон,
И ты, старик Эсхил, друг плачущей Электры,
Как сладостна должна быть месть кому-то,
Влепить пощечину плутам от духов щедро,
Андре Дюпену от убийцы Брута!
Брюссель. 24 декабря 1852.
VII. В пассивном повиновении
I
O, бойцы-второгодки! О, войны! О, стяги!
На короны тиранов вы подняли шпаги,
Против прусских, австрийских атак,
Против всех Содомов и всех Тиров,
И против русского вампира
С эскортом бешеных собак.
И против армий Европы могучей,
Что пехотою по полю стелятся тучей,
С отборной кавалерией вподмогу,
Снующей всюду, как дракон живой,
Солдаты с песней, по дороге той
Идут без страха и на босу ногу!
На западе, востоке и с севера на юг,
Со старыми винтовками, не разжимая рук,
Журчащие ручьи, холмы пересекая,
Без сна и отдыха, в обносках, без еды,
Идут они счастливые, трубя на все лады,
Отважно, словно демоны, сражаясь!
Свобода гордая на их усталых лицах,
Уж флот взят штурмом, пройдены границы,
И их нога – на суверене,
О, Франция! И каждый день – успех,
