Матье сделал несколько шагов к лестнице. Он слышал голос Сары. «Вот она открыла входную дверь, стоит на пороге и улыбается Брюне. Почему она медлит и не спускается?» Он повернул назад, посмотрел на ребенка, посмотрел на муху. «Ребенок. Мыслящая плоть, которая кричит и кровоточит, когда ее убивают. Муху убить легче, чем ребенка». Он пожал плечами: «Я никого не собираюсь убивать. Я только хочу помешать ребенку родиться». Пабло снова принялся играть в кубики, о Матье он уже забыл. Матье протянул руку, коснулся пальцем стола и удивленно повторил про себя: «Помешать родиться…» Как будто где-то был готовый ребенок, ждущий своего часа, чтобы выпрыгнуть по другую сторону декораций в эту пьесу жизни, под солнце, а Матье загораживает ему проход. И действительно почти так и было: существовал совсем маленький человечек, задумчивый и тщедушный, капризный и болезненный, с белой кожей, с большими ушами, с родинками, с горсточкой отличительных примет, какие заносят в паспорт, человечек, который никогда не будет бегать по улицам – одной ногой по тротуару, а другой в сточной канавке; у него были глаза, пара зеленых глаз, как у Матье, или черных, как у Марсель, и они никогда не увидят ни сине-зеленых зимних небес, ни моря, ни единого лица; у него были руки, которые никогда не коснутся ни снега, ни женской плоти, ни коры дерева; был образ мира, кровавый, светлый, угрюмый, полный увлечений, мрачный, полный надежд, образ, населенный садами и домами, ласковыми девушками и ужасными насекомыми, образ, который разрушат проколом спицы, точно воздушный шарик в Луврском парке.
– Вот и я, – сказала Сара, – простите, что заставила вас ждать.
Матье поднял голову и почувствовал облегчение: она склонилась над перилами, тяжелая и уродливая; то была зрелая женщина, со старой плотью, которая, казалось, вышла из солености и никогда не была рождена. Сара ему улыбнулась и быстро спустилась по лестнице, кимоно развевалось вокруг коротеньких ног.
– Ну что? Что случилось? – жадно спросила она.
Большие тусклые глаза настойчиво рассматривали его. Он отвернулся и сухо сказал:
– Марсель беременна.
– Вот как!
Вид у Сары был скорее обрадованный. Она застенчиво начала:
– Итак… вы скоро…
– Нет, нет, – живо перебил ее Матье, – мы не хотим детей.
– А! Да, – сказала она, – понимаю.
Она опустила голову и умолкла. Матье не смог вынести эту печаль, которая не была даже упреком.
– Помнится, и с вами такое когда-то случалось. Гомес мне говорил, – грубовато возразил он ее мыслям.
– Да. Когда-то…
И вдруг она подняла глаза и порывисто добавила:
– Знаете, это пустяк, если не упустишь время.
Она запрещала себе осуждать его, она отбросила осуждение и упреки, у нее было только одно желание – утешить.
– Это пустяк…
Он попытался улыбнуться, посмотреть в будущее с надеждой. Теперь по этой крошечной и тайной смерти будет носить траур только она.
– Послушайте, Сара, – сказал Матье раздраженно, – попытайтесь меня понять. Я не хочу жениться. И это не из эгоизма: по-моему, брак…
Он остановился: Сара была замужем, она вышла за Гомеса пять лет назад. Немного погодя он добавил:
– К тому же Марсель тоже не хочет ребенка.
– Она что, не любит детей?
– Они ее не интересуют.
Сара казалась озадаченной.
– Да, – проговорила она, – да… Тогда действительно…
Она взяла его за руки.
– Мой бедный Матье, как вы должны быть огорчены! Я хотела бы вам помочь.
– Именно об этом и речь, – сказал Матье. – Когда у вас были… эти затруднения, вы к кому-то обращались, кажется, к какому-то русскому.
