Возвращение Аланбека - страница 13

Мы постепенно миновали футбольное поле. Крики детворы и беготня остались у нас позади. Взобравшись на крутой пригорок, мы оглядели окрестности. Открывшийся нам вид моста и ущелья заставил нас онеметь, и, несмотря на то что и ему, и Венере это место было хорошо знакомо, они оба тоже воспрянули духом, как если бы видели все это в первый раз. Пойма реки была огромной, в то время как сама река казалась издалека лишь маленьким ручейком. Русло было выложено камнем, как будто здесь поработал заправский укладчик. У самого берега, где река успела его сточить, камень был мелким. Дальше от берега были булыжники покрупнее, а кое-где среди травы торчали огромные валуны. Именно эта картина, возможно, породила в голове древнего человека легендарное название «каменная река», которое часто встречается в народных преданиях.

Когда я ехал сюда на автобусе, ниже по течению, где река извивалась как змея, я видел ловцов форели. Это были необычные рыбаки. Они ловили рыбу руками, бродя по колено в воде в высоких резиновых сапогах. Удержать форель в руках невозможно, потому искусство ловли заключалось в том, чтобы уметь резко выбросить рыбу на берег. Здесь, наверху, где высокий уклон и бурное течение, такая ловля была бы слишком опасной. Поговаривали, что река не раз уносила скот, неловкого туриста, могла подхватить даже легковой автомобиль, подберись он к ней слишком близко. Стоило какой-нибудь неповоротливой корове, пришедшей на водопой, оступиться, и река не дала бы ей ни единого шанса. Об этом рассказывали местные, которые каждый год часть сокращения своего поголовья неизменно списывали на реку. Река могла запросто вырвать из рядов отдыхающих и унести непослушного ребенка – течение было таким быстрым и мощным, что на дне ворочало камни.

И вот через реку был перекинут мост. Пара машин пролетела по нему наверх в ущелье, оставив реку не у дел. Машины ее как бы вовсе и не заметили. А ведь когда-то она наводила ужас на любых пешеходов и наездников! Эта грозная река во время разлива каждый раз успевала смести много деревянных и временных мостов до того как люди начинали принимать меры – их остовы то и дело торчали из песка, выброшенные на берег ниже по течению. Но этот мост был каменный, и река уступила. Картина была столь впечатляющая, что и он, и Венера, которые в отличие от меня часто наблюдали этот пейзаж, были также потрясены, как если бы они видели это в первый раз. И он, несмотря на всю свою болтливость, то ли от усталости, то ли ввиду нелепого падения впервые за долгое время, наконец-таки прикусил язык.

Поскольку кроме меня из нас троих в столовой больше никто не обедал, мне пришлось оставить их у реки и поспешить назад в больницу одному. Обед проходил с часу до трех, и после трех в столовой уже не оставалось ни куска хлеба. Его нарезали крупными ломтями и выкладывали на тарелки, стоявшие на каждом столе, а в конце обеда в этих тарелках оставались одни лишь крошки. Я заметил, что прогулки серьезно добавили мне аппетита, и если в первые дни в столовой я от смущения и посторонних взглядов систематически недоедал, пытаясь побыстрее управиться, то теперь я буквально ел за двоих и уже ни на кого не обращал внимания. После трех еду из окошка, отделявшего кухню и столовую, уже не выдавали, и мне надо было поторопиться, чтобы успеть к последней раздаче.

Проходя через поселковый пятачок, я застал на нем привычное оживление. Но среди успевшей уже набить оскомину пестроты продавцов и покупателей меня неожиданно привлекла фигура человека в черном. Она чинно и неторопливо приближалась к торговым рядам, не шагая, а как бы паря над дорогой. Это был православный монах, одетый в рясу. Проходя мимо, он индифферентно оглядывал торговые ряды – яркие символы всего мирского, мерно продолжая свой путь. Затем, вдруг увидев кого-то в толпе торговцев, он улыбнулся и кивком головы издалека поздоровался, вероятно, отвечая на приветствие. Этот скромный прохожий в черном был не просто еще одним человеком из толпы, а скорее посланцем другого мира. Это был глашатай благих вестей. Его ряса, бородка, крестик на груди говорили о многом. Монах шел в гору по проселочной дороге, как если бы это происходило тысячу лет назад. Это значило, что этот поселок вовсе не забытое Богом место. Наоборот, этот пятачок, улицы, дома с их жителями, горы, машины, он, я, Венера и все больные, все мы будем спасены.