В этот момент кто-то постучал в дверь. Все затихли, отойдя от моего бездыханного тела, и я сквозь темнеющее сознание услышал, как резкий голос отчитывает тех, кто был в комнате:
– Дебилы! Вы что наделали! У него все ребра сломаны, зубы выбиты! Он же не дышит! Глупые суки – вы пойдете под суд, в Нижний Тагил поедете, козлы тупорылые! Вот что теперь с ним делать?! Ну что, уроды?
– Может, «Скорую»… ну, увлеклись, Валентин Федорович… он ведь, тварь, порвал девчонку, кровь из нее пил. Жалко. Вот и не рассчитали. Что делать-то?
– Что-что, думать надо! Ну, идиоты, ну скоты – не допросом вы увлеклись, а водкой! Василич, от тебя я такого вообще не ожидал.
– Виноваты… так что делать-то, Федорыч? Помогай, ты же умный!
– Вот что, сейчас я возьму ключи от выхода через паспортный стол. Ты подгони машину к второму входу. Мы загрузим его в машину, потом вывезем за город и закопаем. Будем считать это справедливым наказанием за преступление. И всем молчать! Если кто-нибудь, когда-нибудь вякнет – я сам пристрелю!
– Да ты че, Федорыч! Мы по гроб жизни! Да мы…
– Заткнитесь! Давай быстро машину гони. А вы заверните его вот в эти мешки.
– Он вроде немного дышит. Может, все-таки «Скорую»?
– Заткнись, дурак! Это все равно что подписать вам всем приговор! Дышит – скоро перестанет дышать. С такими повреждениями не живут. Классно вы постарались… костоломы гребаные. Он как кисель, вы ему даже ноги переломали.
– Это все Федорчук! Парень ему по яйцам засветил, вот он и оторвался.
– Че я, че я, а вы? Кто его дубинкой мочил, не ты? Кто его в голову пинал?!
– Заткнитесь, придурки! Аккуратно взяли и понесли!
– Федорыч… а как мы его спишем? Куда он делся-то? Он же проходит по дежурной части…
– Мы с ним побеседовали, убедились, что он непричастен, и отпустили. Так всем и скажи. Убийца кто-то другой, и парень это доказал.
– Это же висяк… опять нас драть будут.
– Дебил! Ты хочешь, чтобы тебя драли на зоне, в твою толстую ж..?! Заткнись и делай, что умный человек тебе говорит! Понесли!
Я все слышал как сквозь сон. Это был кошмар. Настоящий кошмар, из которого хочешь выскочить, но не можешь. Боли уже не было. Тело реагировало на толчки тупо, как деревянное. Сквозь мешки, которыми меня обмотали, я не мог видеть, куда меня несут. Впрочем – я так и так не смог бы видеть. Заплывшие от ударов глаза и без этого не смогли бы ничего рассмотреть.
Меня шмякнули на что-то твердое, закачавшееся подо мной, как я понял, сунули в багажник машины. Заработал движок, машина закачалась от влезших в нее мужчин и поехала. По дороге милиционеры заехали, как я понял, на дачу к одному из них, взяли лопаты, бросили на меня, и машина возобновила движение.
Остановились минут через тридцать. Хлопнули дверцы, открылся багажник, и меня потянули наверх. Я непроизвольно застонал от боли, видимо, начала возвращаться чувствительность к поврежденным тканям – ускоренная регенерация стремительно залечивала тело.
– Глянь, все живой! Мы что его, живым похороним?
– Копай, копай давай! Рассуждаешь еще! Раньше надо было думать! Кстати, положи его паспорт к нему в карман. Если что – он ушел с отдела сам, а если случайно, каким-то чудом, найдут его могилу – спишем на то, что его грохнули разъяренные народные мстители из числа соседей девочки. Обязательно всем расскажите, что он не виноват, что он сам ушел, что его алиби безупречно. А так – пропал и пропал, кому какое дело до психбольного?
