– Не знаю, ты же видишь, не я…
– Тебе кто мешает? Видь себе на здоровье.
– Вот почему мы плывём к этой сетке, а не поплыли к той, за травкой?
– Потому что та пока пустая.
– Значит, ты знаешь, что она пустая?
– Что же тут знать, если она – пустая?
– Фу, ты! Не хочешь, не рассказывай, чего Ваньку валять?
– Сам не знаешь, что спрашиваешь.
– Ладно, скажи, какая там сейчас рыба?
– Поднимем, посмотрим.
– А как ты думаешь?
– А ты как думаешь?
– Десяток плотвиц и щучка, – сказал, уполовинив содержимое вчерашнего мешка, Аркадий, – да, и один подлещик. – Он неотрывно смотрел на лицо речного духа, пытаясь поймать хотя бы след какой-то внутренней работы, напряжения, отрешения…
– Нет там никакой щучки, и плотвы нет, кончилась плотва, скатилась… Пяток густёрок и два карася.
– И за этим плывём? – фальшиво передразнил, сам бы поплыл и к пустой сети: а вдруг?
Лёха опять промолчал – сделался продолжением весла, которым совершенно не грёб, а просто опускал в воду по одному борту, а чёлн при этом шёл резво и ровно, как под откос по смазанному маслом и спрятанному под поверхностью воды монорельсу.
– И ещё за одной рыбкой… хор-рошей рыбкой, давай, готовь мешок!
– Кого загнал? Признавайся, чёрт болотный!
– Судак, Аркаша, судак, не так чтобы велик, килограмма, может, на два, чего он тут забыл…
«Видит, шельма, видит, и про Орла знает, знает, что не бывает, а если бывает, то не потому что бывает, а почему-то другому!»
Неожиданно подтабанив, Лёха подцепил верёвочный отвод, Аркадий перехватил конец сети и сразу услышал сильные удары. Пропуская густеру, подтягивался по сети к её середине.
– Чего рыбу не вынимаешь?
– Эту успеем, как бы не ушёл.
– Куда ж он теперь…
Судак сильно замотаться не успел, видно было, попался только что, зубы да одна жабра в ряж, а рядом – как зацепилась? – плотвичка-дюймовочка. Густёрок оказалось семь, а два карася – Аркадий уже собирался хмыкнуть: не угадал! – притаились парой в самом нижнем углу сети, пришли, видно, на муть, поднятую вторым грузом.
Когда плыли назад, Аркадий рассуждал:
– Ты, значит, становишься судаком, и он, поскольку оно уже не он, а ты, плывёт, куда тебе надо. Так?
– Если б я стал судаком, на хрена бы пошёл в сеть?..
«Действительно…»
Вторая сеть и вправду была пуста – Аркадий настоял проверить из принципа.
Обратно до косы плыли по туманцу, он не опустился, не сгустился, как случается по утрам, а низким облаком набежал со стороны Деднова. Вспомнился вчерашний парусник поперёк реки.
– Лёх, а это, ну, корабль вчерашний – всё миражи?
– Миражи… миражи они не сами по себе миражи, они чего-то миражи. Если есть миражи – тут где-то и настоящий, а так с чего бы им взяться, миражам? Надо только отличить.
– Как в сказке про Марью-искусницу? Угадаешь настоящую – воля, ошибёшься…
– Неволя, – закончил за него Лёха и с прищуром посмотрел в заволакивающую реку белую марь.
– Значит, корабль всё-таки есть?
– А ваш этот, воскресший, откуда родом? – Перебил своим вопросом аркадьевское любопытство.
– Лыткаринский вроде.
– Не-е, – покачал рыжей гривой, – он не лыткаринский, там Москва, там другое…
«Что там другое? – принялся соображать Аркадий, – Может, он не Москву имел в виду, а Москву-реку? Наверное, реку. Просто странно было, когда их Москвареку называли как бы не полностью. С детства жил во всех лыткаринцах этот звуковой штамп, и никто не называл обнимающую город красавицу просто Москвой. Москва – это город, столица, вон она за дзержинскими дымами, а река не Москва, а Москварека, одно слово, без всяких вольностей в середине. Куда? На Москв
