– А что за слово?
– Сам как думаешь?
– Ну, с Коломной легко: пограничный город, враги, оборона…
– Ну и что?
– Как что? Колом – на! Не лезь
Катя рассмеялась
– Была, была такая притча, только не про врагов, а про Сергия Радонежского, он здесь воды попросил, а ему колом.
– Интересные у коломенцев с православными святыми отношения.
– Да уж… Кто-то говорит, Коломна что от прилагательного колымный – в смысле богатый… а вообще, происхождение этого имени наукой, как говорится, однозначно не объясняется.
– Вот так? А неоднозначно?
– Например, от реки Коломенка.
– А река Коломенка от города Коломна.
– Нет, реку назвали, потому что она протекала около происходившего здесь, на речном перепутье торжища, менка по-старому. Река около менка. Околоменка, Околоменка., Коломенка… а по ней уже город – Коломна.
– Скорее бы менок этот назвали по имени реки – она же текла и до торжища, и у неё наверняка было имя… что-то не так. Хотя Сергей Иваныч никогда не говорит Коломна, всегда Околомна. Что это за мно такое, около которого город построили?
– Правда он Коломну Околомной называл?
– Ну да.
– Тогда может быть правильной самая невероятная версия, я её, кстати, от тульского художника и слышала. По месту…
– Где мно живёт?
– Эти места … как бы сказать… ломает реку, не пускает, куда ей хочется, а направляет, куда этому месту надо. Оку ломает. Ока здесь переломана. Вот тебе и Околомна.
– Есть каменно-ломня, а здесь Ока-ломня?
– Именно. Переломили, выпрямили, потом ещё раз переломили и завернули. На карту посмотри.
– Кто? Кто переломил?
Катя пожала плечами, а Семен представил себе великанов, растущих прямо из земли, которые брали живую струю реки в железные руки и ломали её, как… молодой ярник.
– Кто ломал, кто вообще на земле всё на жизнь настраивал – не по-нашему пока уму, не доросли, а вот кто назвал – и в самом деле интересно. Ведь Кашира – выходит, прав художник – тоже не от каши, а также от Оки – Ока широкая, Окашира, и Калуга – Ока луговая, Окалуга. Вот и Сергей Иванович, значит, помнил правильное имя – Околомна. По настоящим именам много можно узнать, а кто не хочет правды или боится её, – хитро посмотрела на Семёна, – тот настоящие имена прячет, и земля, как в кляксах или в плевках – либкнехтах-воровских-кржижановских, язык заплачет. Оттого и вся история, как будто не о нас… да и литература.
– Великая русская?
– Особенно великая. Она как будто не о русских людях, а о каких-то… жалких и ничтожных личностях, то старушек рубят, то шинели теряют. Помнишь, сам Толстой сказал, что «если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать». Это он о «Мужиках» твоего любимого Чехова. Правда ведь, любой сказке русских людей больше, чем во всей нашей великой русской. И вышли они не из гоголевской шинели, а в худшем случае из павловской. Ты уж извини.
– Пусть, пусть, но всё равно она – наша. И история с либкнехтами тоже наша. Наша. А Кржижановский вообще-то неплохой был дядька…
– Конечно, наша… – остановила его Катя. – Я в прошлом году… может, ты видел? – в музей икону принесла, доска липовая, шпонки дубовые, какой-то святой изображён, письма не разобрать, думала показать Владимиру Фёдоровичу, как приедет. А сыночек заведующей на ней самолёт белилами нарисовал, у неё в кабинете ремонт делали, сама она руководила, а пацана у меня в музее оставила. Белый самолёт, большой, во всю доску лёжа, хвост даже не уместился, за ковчег вылез. Красной краски у него не было, так звезду он гвоздиком прокорябал. То есть наш самолёт, не вражеский, – грустно улыбнулась и ещё пропела: «люблю тебя, мой город Горький – моя судьба, моя любовь»…
