Возвращение Орла - страница 29

На счастье, проходил мимо курилки Николаич, обнял, увёл.

В пультовой разбавили соточку, успокоился.

– Ты прямо какой-то Махно – красных трясёшь, белых бьёшь, – увещевал друга Николаич, напомнив, как перед самым праздником Капитан – вообще неслыханное дело! – так тряхнул за лацкан второго секретаря парткома Гаркова, что, то ли шов на пиджаке у того разошёлся и затрещал, то ли шейные позвонки запели. Теперь вот Крючников

– Одинаковые мразины, дерьмоносцы, только один гадит из парткома, а у другой в курилке воняет.

– Чем этот-то не угодил?

– Да-а.. – отмахнулся Капитан.

– Надо было говорить с ним, что ж кулаками? – Николаич всё-таки был интеллигент.

– Говорить? Договоримся скоро… – Капитан хрустнул кулаком, выпуская через него остатки агрессии, – ведь русский же человек, не поляк, не западенец какой-нибудь.

– Считаешь, что русские какие-то особенные? – посмотрел из-под очков, явно провоцируя Капитана на эмоциональную аргументацию, которой ему для своей физико-исторической теории явно не доставало.

– Конечно! – на эту тему Капитан провоцировался легко.

– Вот и лопнем скоро от своей особенности! Я тоже помню, как в детстве распирало – я родился в СССР, я живу в СССР… Такая гордость, ну, просто счастье… – подливал Николаич.

– Разве плохо?

– Погоди… что гордость – не плохо, плохо, что она оказалась не обеспеченна некоей правдой, как деньги золотом. Была бы обеспечена – не расходилась бы сейчас по всем швам. Представь, всего за одно поколение: мы гордились, наши дети плюются.

– Мои не плюются.

– Это хорошо, но, во-первых, в стране не только твой… твои дети, есть и крючниковские…

– А во-вторых, – перебил Капитан, – сами-то крючниковы – не дети! Мне кажется, он, как только родился, сразу начал хихикать.

– Над чем?

– Ну, не знаю… сиськи мамкины не понравились. Представляешь, собака – сосёт, заливается молоком и тут же хихикает: сиськи у тебя неправильные, жилки кривые, вот в Америке сиськи правильные, и жилки ровненькие, в полосочку, со звёздочками. Бог ошибся, родив его здесь, потому и уютно ему в чужих идеях. Да только ли ему…

– Мы будем истинно свободны от влияния чужеземных идей лишь с того дня, когда вполне уразумеем пройденный нами путь… – процитировал Николаич, с недавнего времени собиравший всяческие мудрости о пройденном нами пути.

– Пока уразумеем, они страну до смерти захихикают, сволочи.

Николаич откровенно любовался другом – большим бы мог стать лидером, когда б не сразу бил в морду… хотя, если б не бил, а всё время сдерживался, то стал бы другим человеком, человеком-нелидером… парадокс! Грустно рассмеялся.

– Я бы тоже посмеялся, если б плакать не хотелось.

– Тебе? Плакать? – в представлении Николаича его друг Шура Скурихин был парень железный, но сейчас услышал нотку… нет, не бессилия – растерянности?

«Или всё-таки бессилия, если опять дошло до кулаков?»

– Ладно бы ещё по молодости… – вздыхал Николаич, имея ввиду историю, когда Шуру едва не отчислили с последнего курса за похожую историю, в Абакане, где он, будучи комиссаром факультетского стройотряда, тоже разбил сопатку начальнику краевого штаба. Обошлось, начальник штаба официального хода делу не дал, ибо блюститель стройотрядовского сухого закона сам был пьян, но биографию Шуре подкорректировали, и, похоже, не первый раз.