Вместо Фратака ответил вождь:
– Он жив, и этого довольно.
Похоже, эти слова были приказом, потому что больше вопросов не было. Фратак обессиленно опустился на землю. Возле него уже стояла Асантао. Теплые карие глаза колдуньи быстро отыскали в толпе Синяку.
– Помоги мне отнести его к дому, – сказала она так просто, точно Синяка всю жизнь ходил у нее в помощниках.
Он не стал возражать.
Когда Фратак уже спал, измученный болью и усталостью, Синяка спросил чародейку:
– Скажи, Асантао, эти убитые воины – Меса, Кой, Алким и… – Он запнулся.
– Афан, – спокойно подсказала она, ничуть не удивленная тем, что он запоминал их имена. – Что ты хочешь узнать о них?
– Разве в племени не осталось их близких?
– Почему же нет? Алким и Афан – братья, у них жив отец, у Месы три сестры, а Кой был младшим из пятерых…
Синяка помолчал, собираясь с мыслями и не зная, как лучше задать вопрос, а потом набрался духу и спросил прямо:
– Почему же никто не плачет по ним?
Асантао пожала плечами.
– Слезы прольются, беды остаются, – ответила она пословицей. – Печаль не мочит, она жжет. – Глаза чародейки потемнели. – Черная Тиргатао ходит по полю битвы с огненным рогом в руке. Она выжигает радость из душ тех, кто остался в живых. Если бы печаль поливала нас водой, мы перестали бы быть воинами. – Она помолчала немного, а потом заключила: – Горькое это пламя. Кого опалил огонь Тиргатао, тому вода уже не покажется сладкой.
Раненый застонал во сне. Асантао помогла ему лечь удобнее.
Синяка вспомнил об еще одной непонятной вещи.
– Что это за Дерево Восьми Клыков?
Асантао обтирала кровь раненого со своих рук.
– Это тайна, – коротко ответила она.
Синяка вздохнул.
– Тайна так тайна, – пробормотал он, решив не спорить.
Пузан, обдиравший перья с утки позади дома, обиженно встрял:
– Вишь какие гордые… секреты все у них. Вы, господин Синяка, только зря время тратите на эту мелюзгу. Верно замечено: чем меньше нечисть размерами, тем больше в ней гонору и всякой вредности…
– Заткнись, – оборвал его Синяка.
Асантао низко наклонила голову, убирая в свою корзину коробки с порошками и травами, и Синяка заметил это.
– Он обидел тебя, – сказал он ей тихо. – Я убью этого ублюдка!
Женщина вдруг улыбнулась.
– Он не отвечает. Мне довольно того, что ты думаешь не так, как он.
– Не отвечает? Кое за что он сейчас ответит. – Синяка возвысил голос. – Пузан, иди сюда!
Великан предстал с очень недовольным видом. Перья утки прилипли к его локтям, кровавые пятна имелись на щеке и под носом, где он, видимо, убил слепня.
– Чего? – спросил он. – Я делом занят. Для вас же стараюсь…
Он заметил, что Синяка по-настоящему сердится, и слегка присел в испуге.
– Пузан, ты меня знаешь, – с легким нажимом проговорил Синяка. – Если еще раз позволишь себе…
Великан быстро-быстро заморгал.
– Не… – сказал он жалобно, и его рот с готовностью расплылся в плаксивой гримасе. – Ни в жизнь. Клянусь кишками Торфинна, чтоб он вернулся, паразит! Я же все это любя и исключительно потому, что вы великий, и я вам предан, а они это… не уважают.
– Вон отсюда, – сказал Синяка.
Великан с видимым облегчением удалился. Из-за дома доносилось теперь сопение, вызывающее, но не чрезмерно наглое.
– Зря ты с ним так, – сказала Асантао, пристально посмотрев на Синяку. – Он тебя любит.
– Знаю, – буркнул Синяка.
Вечером он решил найти Аэйта. Свистнул ящерке, которая подбежала из темноты и ткнулась носом в сапог. Синяка наклонился и взял ее на руки. Пачкая его рубаху золой, саламандра развалилась у него на плече, видимо, решив, что пришла пора отдохнуть. Но Синяка легонько потрогал ее пальцем.
