Рыжие брови Токслея поползли кверху.
– У вас здесь всегда так шумно?
– Сегодня особенно, – сдержано ответил Веттели. Глупость, конечно, но вдруг стало досадно, что его временное обиталище предстало пред гостем в совсем уж неприглядном виде. – Простите, лейтенант, но я должен узнать, что здесь происходит. Кажется, это не к добру.
Чувство близкой опасности ещё никогда не подводило капитана Веттели, не подвело и на сей раз.
– Курсант, объясните, что у вас приключилось? – он за рукав поймал пробегавшего мимо парня, заставил остановиться. Тот взглянул с ненавистью, дёрнулся в попытке вырваться, но увидел офицерский мундир и притих. Ответил зло.
– Один из ваших, – это прозвучало как ругательство, – поймал в душевой комнате нашего курсанта и грязно надругался над ним. Когда его обнаружили за этим занятием, было уже поздно, бедный Уинсли был уже обесчещен, не представляю, как он станет с этим жить! Подонка попытались схватить, но при нём оказался штык-нож. Теперь он взял в заложники другого младшего курсанта и прорывается к оружейной. Вы довольны? Я могу идти? – парень вёл себя нагло, но Веттели решил, что в такой ситуации его можно понять.
– Там есть кто-нибудь из наших офицеров? – так не хотелось ввязываться в грязную историю на пороге новой жизни.
– Ваших никого, только наши. Не знаю, где вас всех носит! – бросил курсант, дёрнул плечом и удрал.
Капитан с лейтенантом переглянулись, вздохнули и двинулись следом. А что им ещё оставалось?
Насильника они узнали издали, ещё по голосу – такой ни с кем не спутаешь, удивительно неприятный был тембр. Вдобавок, он сильно шепелявил и присвистывал по причине отсутствия передних зубов, ещё до войны выбитых в драке.
– Назад! Все назад, ффши окопные! Не то прифью вафего ффенка! – неслись разудалые вопли со второго этажа.
– Сдаётся мне, это наш бывший сержант Барлоу, – пожаловался Токслей набегу.
– А кто же ещё? – подтвердил Веттели печально. – Конечно, Барлоу, притом пьяный. Он каждый день пьёт. Надо было прикончить его ещё в Такхемете, это было бы большой услугой альбионской короне. Ох, не пришлось бы теперь навёрстывать упущенное.
Как в воду глядел!
Безобразная сцена разыгрывалась в коридоре второго этажа, примерно посередине между душевой и оружейной второго курса. Когда-то сержант, а теперь отставной рядовой Барлоу – ражий детина тридцати пяти лет, как всегда нетрезвый и небритый, в разодранном мундире, в расстёгнутых, штанах, сползших вместе с грязными кальсонами гораздо ниже того уровня, что могут допустить приличия, стоял, прислонившись спиной к подоконнику, и орал. В правой руке его был трофейный штык-нож, грозно блестело отточенное лезвие. Удушающим захватом левой он сжимал горло мальчишки-курсанта, безвольно обвисшего в его лапах. По шее несчастного заложника ползла красная струйка, сочившаяся из длинного пореза под ухом, у виска расплывалось кровавое пятно – удар рукоятью, понял Ветели, таким недолго и убить. Но курсант был ещё жив, он слабо перебирал ногами и постанывал.
Вокруг, на расстоянии пяти шагов – ближе Барлоу не подпускал – толпился народ: курсанты и дежурные офицеры, все на взводе, того гляди начнётся стрельба. В стороне отиралось сколько-то отставников, эти, похоже, были просто зрителями. Предпринять ничего не пытались, но двое-трое уговаривали: «Коул, да брось ты этого сопляка, на кой гоблин он тебе сдался? Не будь дураком, охота связываться? Лучше пойдём, выпьем». Они уже были пьяны, пьяны до такого состояния, когда море кажется по колено, а захват заложника воспринимается как простая шалость, которую можно просто так прекратить, и всё будет как раньше.
