Времена философов - страница 25

И вскоре всё изменилось (как снаружи, так и внутри меня), просто и настолько, что я решил, что из сна перенёсся в некую иную реальность, где, как подсказывало чувство, мне предстояло встретиться с чем-то глубинным и совершенно неожиданным.

В жарких тонах лета посреди пышной зелени бежала подо мной узкая просёлочная дорога. Из аллеи, которая была совсем не похожа на парковую, она вела в плодовый сад. Как только я оказался над ним, какая-то сила поманила меня вниз. Там, под яблоневым деревом я увидел старика – такого, которого можно увидеть разве что в сказке – с очень трогательной внешностью, миниатюрного роста и телосложения. Рядом с ним стояла корзинка, полная наливных яблок. Он смотрел на меня благосклонным, пронизывающим до глубины души взглядом, смотрел так, будто хорошо знал меня и ждал. С чувством благоговения я остановился перед ним и преклонил голову. В этот момент у меня непроизвольно полились слёзы – и радости и горечи одновременно – я понял, что в жизни для меня нет ничего важнее, чем его присутствие, – как часто я в нём нуждался и пытался заменить чем-то другим! Понял и то, что силы и богатства слова недостаточно для общения с этим человеком.

– Вильгельм! – поприветствовал меня он, – и моё имя прозвучало столь осмысленно, будто оно было не одним словом, а целым текстом. После чего заговорил со мной на неизвестном языке.

Язык этот был причудлив и трогателен, и как-то даже сочетался с его внешностью. Это было странно: я не понимал ни единого слова, но зато понимал значение предложений. Читатель спросит, как такое может быть? Я понимал их на уровне воспоминаний-ощущений, которые они во мне вызывали, то есть, предполагаю, их смысл в том и заключался, чтобы их вызывать. Пока старик говорил, я вспоминал и переживал какие-то моменты своей жизни, в которые ощущал его присутствие, моменты – из раннего детства, и будь то бы из снов или иной жизни, – которые до сего времени были забыты мной.

На всякую мою мысль у него был вкрадчивый мысленный ответ, пожалуй, даже более, чем определённый, ибо ответом была сама доброжелательность. Впрочем, отчётливо помню, как сказал ему:

– Я вижу сны, но хочу увидеть реальность, если, конечно, вообще возможно выйти за границы наших представлений, если нечто существует вне этих границ…

– Вот реальность, – моим языком сказал на это старик.

Тут же сад исчез, а пред моим взором возникла пустота, такая, в которой не было абсолютно никого и ничего.

– Она – мать всякой реальности, – произнёс я, словно перевёл его мысль, и испытал от осознания этих слов невероятное потрясение. – Вечное материнство…

– Ни одна мысль не достигает её, – сказал старик, – никакая тяжёлая энергия не достигает.

– Бесчисленные миры… все они дети пустоты… и каждый миг рождается – разворачивается, уносясь от неё – бесчисленное множество миров… не иначе как связанных между собой, – проговаривал я мысли вслух, внимая собственному сердцу и разуму.

– Ничто не рождается из пустоты, всё рождается от полноты, – поправил меня старик. – Абсолютная пустота и полнота, приводящая к взрыву, рождению – единовременны.

– Сердцем нельзя войти в эту реальность. Сердце может быть прекрасно и чисто, но всё же не может войти… – ощутив вдруг укол печали, сказал себе я.

– Шаг к безвременному лёгок и на сердце легко в тот миг. Лёгкая энергия легко достигает начала начал, – сказал на это старик.